я его только таким и видел — мёртвым». — Как думаете, только вы этот кокон почувствовали или остальные присутствующие тоже?

— Вашему агенту Галине Ивановне и гадать не нужно. Она и так всё знает, да и Олегу Андреевичу она, должно быть, рассказала уже.

Палашов почувствовал движение у ног, опустил глаза и увидел полосатую кошку. Та потёрлась о его ногу, но при попытке погладить её по голове ловко увернулась и отправилась к хозяйке.

— Ну, что тебе, Тельняшка?

Кошка потыкалась носом в ладонь Марьи Антоновны.

— Тельняшка? — Евгений отпугнул кошку громким смехом. — Это Ванька придумал, — заключил он, отсмеявшись.

— Ага. Вместе с Пашкой они так изгалились.

— Молодцы ребята!

И вдруг веселье схлынуло как не бывало.

— Марья Антоновна, вы позвоните мне завтра, слышите? Как всё пройдёт на суде рассказать.

Её глаза превратились в два грустных омута, которые затягивали его всё глубже. И когда он почти уже утоп, женщина наконец кивнула. Ему нужно было всё ей объяснить:

— Я больше не могу слушать эту историю, поймите меня. Я варюсь в ней с того самого дня, когда первый раз ступил в эту деревню. А перед этим первый раз увидел Ваню. То, что от него осталось, увидел. Меня это не порадовало, как вы понимаете. Скажем мягко, я не в себе теперь. Трудно мне даётся эта история. Всё, я больше ни слова не скажу. Простите…

Он грустно улыбнулся.

— Как думаете, Олег Андреевич сильно меня ненавидит?

— С чего ему вас ненавидеть-то? Это Мила устроила им весёлую жизнь, а не вы. Вы, Женя, просто делали свою работу.

— Бегать за расстроенными девчонками не входит в мои обязанности.

— А в чьи обязанности, скажите мне, входит за ними бегать?

Они ещё посидели недолго, а потом, как ни настаивала Марья Антоновна, чтобы мужчина заночевал в доме, Палашов снарядился в тёплые вещи и ушёл спать в машину со словами: «Простите. Мне надо подумать. А вы закройтесь получше».

На самом деле думать ему не хотелось. Напротив, вытряхнуть бы всё из головы и просто тупо забыться сном.

Утром Палашов не чувствовал себя отдохнувшим. Спать в машине было неудобно: тело затекло и болело плечо, ноги замёрзли, и всю ночь какая-то муть вертелась в голове. Дверь в дом Марьи Антоновны была открыта, Тельняшка лизала сметану в миске, но при виде мужчины убежала за печку, задрав хвост.

— Доброе утро!

Евгений понял по глазам женщины, что ей ночью тоже плохо спалось. А ведь их двое теперь: где-то в глубинах тела затаился малыш. Будущий папаша знать не знает об этом. А вдруг знает, чувствует как-нибудь?

Он снял плащ, размял дюжее тело и прошёл к умывальнику. Марья Антоновна накормила его геркулесовой кашей на молоке. Они выехали заранее и прибыли менее чем за час. Палашов старался не тревожить больше женщину, на ней и так лица не было. Испытание — не только слушать, как издевались над сыном, но и смотреть виновникам в лицо. Снова и снова…

XXVI

— Судья отозвал обвинение Глухова в совращении малолетней, — рассказывала Марья Антоновна вечером по телефону, и Палашов внимательно вслушивался в малейшие интонации голоса сквозь треск телефонной линии и осенний ветер, хулигански врывающийся в разговор. И сам пребывал в неопределённости, и не мог понять, хорошо это или плохо для неё.

Пусть по другой статье, но председатель суда Борисенко накажет Глухова строже остальных — это несомненно. Голос Марьи Антоновны звучал устало и в унисон его собственному состоянию:

— Олеся может больше не приходить на заседания суда. Сегодня выступали прокурор и адвокаты. На следующем заседании подсудимым дадут слово, а потом, если судья успеет, то огласит приговор.

— Когда оно состоится?

— Шестнадцатого декабря. Мне Паша Круглов прислал письмо. Спрашивает, какие дела. Ещё прокурор допрашивал Тимофея, собирался ли он передать Ваню правоохранительным органам. Сын ведь тоже закон нарушил — проник в его владения, чуть не нанёс ущерб его имуществу, корове то есть.

— Не собирался он, Марья Антоновна, передавать Ваню в правоохранительные органы. Он сказал, что собирался его отпустить?

— Сказал, что не знал ещё, как с ним поступить. О милиции он не думал.

— Похоже на правду. Кирюшиных не было на заседании?

— Нет. Народу было меньше.

— Певунову и Рысеву адвокаты просят снисхождения?

— Конечно.

— Вам жаль их?

— Нет. Я не испытываю этого чувства. Я не могу. Им нет прощения. — Слова звучали буднично. Даже если они не хотели этого, они сделали всё, чтобы получилось именно так.

Мысли Марьи Антоновны об убийстве сына и о виновниках перегорели в её душе.

* * *

В пятницу днём, а дни теперь были куцыми и ёжистыми, Палашов небрежно сдвинул документы в сторону, освобождая на столе место для телефона. Пальцы непослушно прошлись по немым кнопкам. Три месяца минуло со дня, когда Палашов впервые увидел Милу Кирюшину. За это время номер уже въелся в память. Он звонил её маме более десяти раз, но опять это было волнительно. Чудо не случится — Мила не возьмёт трубку, — так к чему же эта неотвратимая внутренняя дрожь?

Приветливый голос Галины Ивановны почти сразу вырвался из аппарата: она ждала его звонка. Поздоровались.

— После выступления в суде Мила стала тихой и светлой. Она успокоилась. Ей удалось вас увидеть, а помните, как она боялась, что этого больше никогда не случится?

— Дайте мне ваш домашний телефон, — порывисто проговорил он скороговоркой, удивляясь самому себе.

— Вы хотите начать с ней общаться? — голос Галины Ивановны безусловно был воплощением разума, тогда как голос Евгения был сплошное чувство.

— Хочу её услышать, — чуть спокойнее пояснил мужчина.

— То есть вы её услышите, а она вас нет?

— Получается так.

— Это несправедливо. У вас и так одни преимущества перед ней. Вы многое узнаёте через меня, тогда как моя дочь, бедняжка, мучается безвестностью. Я же не могу сказать ей, что у вас всё хорошо.

— Это обманчивое впечатление. Иначе я не просил бы ваш