долго ждать: утренняя тошнота, непереносимость некоторых запахов, раздражительность и плаксивость, повышенная утомляемость и кулинарные капризы. Все эти мучения выпали на летний период, как раз когда из заключения вернулся Глухов. И если во время беременности Ванечкой Женя выбрал максимальную дистанцию между ними, то с Варькой он продолжал любить её до самого позднего возможного срока. Он просто обмирал по ней, бледной и пузатой, и неустанно продолжал сводить с ума. И чем ближе были роды, тем ближе, внимательнее и заботливее становился муж. А дочка родилась страшненькая и хохлатая — копия маленького Женьки. Назвали её в честь рано усопшей бабушки. А папка любил повторять ей, пока дочь не начала расцветать:

— Ничего, Варюньчик, до свадьбы мы с тобой похорошеем…

I Москва. Июль 2002 года.

Палашов замер на секунду перед дверью, отделявшей его от самых дорогих его сердцу людей, и нажал кнопку поющего звонка, пряча за спиной букет лиловых хризантем. Дверь открыла Галина Ивановна. В её лице он разглядел подавленную радость и некоторое облегчение.

— Здравствуйте, Женя! Какая честь! Неужели вы наконец-то почтили нас своим присутствием! Входите!

Женщина посторонилась, пропуская дорогого гостя в дом.

— Здравствуйте, Галина Ивановна. Не издевайтесь. Я вполне с серьёзными намереньями. Отлично выглядите!

— Спасибо! — Она окинула его внимательным взглядом. — Вы тоже.

Не успел он пересечь порог дома, как из комнат послышался голос приближающейся Милы:

— Мамочка, кто там?

Но отвечать не потребовалось — она вышла в коридор.

— Женя! — удивлённо и растерянно, и как будто даже испуганно произнесла она и облокотилась на дверки шкафа, глядя на него округлившимися зелёными глазами.

Она не могла оторвать глаз от его лица, чтобы разглядеть и оценить его фигуру и одежду, перемену в них. Непрошеный гость не сводил с неё внимательных ласкающих глаз. Они замерли так, и Галина Ивановна тут же почувствовала себя лишней в этой продолжительной немой сцене, бросилась закрывать за ним дверь.

— Мама, присмотри, пожалуйста, за Ванечкой… — опомнившись, попросила Мила.

Тут же она схватила Евгения за руку и повлекла в мамину комнату. Он едва успел растерянно улыбнуться и передать букет Галине Ивановне. В голове его только воспалённо прокрутилось: «Что это с ней? Целовать ведёт или убивать?»

Она поспешно втащила его в комнату и захлопнула за ним дверь. Он ничего вокруг не видел: его испепеляли зелёным огнём разъярённые глаза. Но тут он заметил два кулака, летящих ему в грудь, словно это не грудь вовсе, а запертая дверь, по которой отчаянно собираются барабанить, потеряв надежду открыть. Он рефлекторно перехватил за запястье летящую вперёд руку, резко развернул девушку спиной к себе и прижал к груди. Поднёс губы к её правому уху и тихо сказал:

— Не делай этого. Тебе будет больнее, ведь ты другого хочешь.

Она возмущённо воскликнула:

— Значит, всяким тигрицам можно, а мне нет?!

— Ну, хорошо. Давай!

Он также резко развернул её лицом к себе и отпустил. В глазах, которые она тут же снова увидела, стояли жалость и боль. Вместо того чтобы обрушиться ему на грудь с кулаками, она бросилась на неё со слезами. Он тут же безоговорочно принял её, прижав осторожно одной рукой под спину, а другой нежно взяв за шею и волосы. Всё, что он смог подумать в этот миг: «Господи, наконец-то!» Сквозь рыдания услышал:

— Если ты ещё раз пропадёшь так надолго, лучше совсем не приходи…

Мила зацепила нужную струну. Слова полились пылким бредом:

— Красивая моя, любимая, родная! Наконец-то! Графинечка…

Он гладил её по спине, взъерошивал волосы, тёрся о них лицом.

— Как у тебя волосы отросли! Ты такая худая! От тебя почти ничего не осталось… Бедная моя! Я тебя откормлю! Тучка, перестань реветь! Я же здесь, я с тобой! Ты меня теперь не выгонишь! Глупышка! Ты меня сейчас утопишь слезами! Улыбнись мне. Ну же!

Он отстранился в ожидании, и она всё-таки улыбнулась:

— Сумасшедший!

— А кто в этом виноват?

Она прижалась к нему. Он испытал такое упоение, такое тепло, что с радостью бы сейчас умер, только бы никогда не чувствовать ничего другого.

— Пойдём! Я хочу говорить с тобой при твоей маме. И я хочу взять на руки… нашего сына. Я столько ждал, больше нет сил…

У Милы кружилась голова, и, прижавшись теснее, она улыбалась ему в грудь.

— Сейчас, сейчас…

Через полминуты она оторвалась от него волевым усилием, стараясь придать серьёзное выражение лицу.

— Пойдём! Мне не терпится послушать, что ты скажешь.

Мужчина смело, по-хозяйски, пошёл вперёд. Зайдя в Милину комнату, он сразу заметил развёрнутый к окну мольберт. Диван и кроватка располагались рядом вдоль стены. В комнате почти ничего не изменилось. Из-за спины Галины Ивановны виднелись только ножки в жёлтых штанишках. Мужчина, затаив дыхание, осторожно обошёл качающую младенца женщину. Мила замерла у порога.

— Дайте его мне, — прошептал Евгений, но женщина почему-то всё равно вздрогнула.

— Вы уже разобрались? Так быстро? — тихо спросила Галина Ивановна, осторожно перекладывая малыша в протянутые руки. — Он засыпает… Удивительно… вы совсем не боитесь брать такого кроху…

— Да мы с ним оба мужики, чего бояться-то? Да, Ванюшка? — Евгений смотрел в глаза оживившемуся при виде нового лица ребёнку. — С мамкой твоей мне ещё разбираться и разбираться. Мила, иди сюда, посмотри…

Она подошла. Сын был спокоен в сильных уверенных руках. Его тёмно-серые глаза начали менять цвет вокруг зрачков, пипка-нос торчал над пухлыми щёчками, губки уже были крупными. Тельце скрывал жёлтый комбинезончик, а ручки — хлопковые варежки. Он очень напоминал Ваню Себрова. Очень…

— Он сейчас должен спать? — Евгений перевёл взгляд с ребёнка на мать.

— Да, он покушал, погулял, теперь пора баиньки.

Мужчина поцеловал розовощёкого малыша в лобик и протянул мамке.

— Иди ко мне, мой хороший! — Мила обняла Ванечку и понесла к кроватке.

Палашов провожал глазами худенькую фигурку в пёстром трикотажном домашнем костюме с заметно выступающей грудью. Мила уложила сына, бережно накрыла одеялком, перекрестила и прошептала:

— Спи, мой родной…

Мужчину поразило