Йоханессе дело, Эрика и Кристиан — взрослые люди, они сами всё разрушили, Йенс знал, что не был первым и не будет последним. Их брак как будто бы изначально держался на соплях, не имея фундамента. Хотя, конечно, мужчина не знал, что происходило в их семье и что привело к развалу. В любом случае, Йенс никогда не считал причиной именно себя. Он слишком незначительный, незаметная пылинка. В глазах Оливера всё было иначе, в глазах Оливера он был значимым звеном в этой бесконечной цепочке. И мужчине стало страшно, что теперь сын в нём разочаруется окончательно.

А Эрика как будто бы понимала, о чём был их разговор. Её взгляд стал ещё отрешеннее, она механически мешала сахар в кружке и смотрела в одну точку. Сердце Йенса сжалось. Очевидно же, что пришла не просто так.

— У тебя что-то случилось? — тихо спросил Ольсен, только после этого она отмерла и перевела взгляд на него.

А затем резко опустила глаза вниз. Тогда Йоханесс нашел под столом руку Эрики и осторожно её сжал.

— Случилось, — наконец, отозвалась Ричардсон.

— Что, мил… — Йоханесс чуть не назвал Эрику «милой», поэтому постарался заглушить это наигранным кашлем. Черт подери, он так ненавидел себя и свою неосторожность.

— Не хочу говорить об этом, — уныло отозвалась она, снова уставившись в свой чай.

Сердце бешено добилось о ребра и кричало во весь дух: «Я люблю тебя, Эрика Ричардсон! Я так хочу касаться тебя! Я так хочу вытащить тебя из дерьма! Я так хочу обладать твоим сердцем, а не телом!», но Йоханесс продолжал неподвижно сидеть на своем месте, впитывая глазами образ любимой женщины и умирая от безысходности и бесполезности, потому что никак не мог ей помочь. Эрике не нужна была поддержка Ольсена так же, как и не нужен был сам Йоханесс.

Художник чуть двинулся в бок, соприкоснувшись коленями с коленками Ричардсон. Эрика сначала не пошевелилась, а затем положила свою руку себе на бедро и медленно провела мизинцем по ноге Йоханесса, при этом никак не выдавая себя в лице, в то время как самого Йенса свело от чувств и внезапной нехватки воздуха. Ричардсон вновь провела пальцами, но уже двумя, по коленке художника, медленно поглаживая его.

— Я, п-пожалуй, п-пойду сп-пать, — почувствовав неловкость, произнес Оливер, после чего поднялся со своего места.

— Добрых снов, Оливер, — мягко произнесла Эрика.

— С-спасибо. Вам тоже, — с этими словами Расмуссен тут же покинул кухню.

Ричардсон подняла руку с колена и взяла чашку, поднесла ее к губам и сделала пару глотков. Йоханесс внимательно наблюдал за действиями Эрики, мечтая даже о таких глупостях, как стать кружкой, при этом все еще ощущая фантомные прикосновения мафиози.

— Это самый ужасный чай, который я когда-либо пробовала, — кокетливо улыбнулась Эрика.

— Выпендриваешься тем, что обычно пьешь чай дороже, чем мой дом? — хмыкнул мужчина в ответ, удивленно наблюдая за тем, как менялось настроение женщины. Из-за чего?

— Я обязательно дам тебе попробовать чай, который стоит дороже, чем твоя жизнь, — все так же улыбаясь, произнесла Ричардсон.

— Это был удар ниже пояса! — возмутился Ольсен.

Эрика приложила ладонь ко рту, пытаясь сдержать смешки, после чего, осознав, что все попытки бесполезны, тихо засмеялась, закрыв лицо обоими руками. Йоханесс восхищенно смотрел на Ричардсон, которая бесполезно пыталась сдержать свой смех, но при этом продолжала смеяться. Это были самые восхитительные звуки, которые только слышал Ольсен за свою жизнь. Он никак не мог стереть глупой улыбки, наблюдая за такой Эрикой.

Внезапно Ричардсон перестала смеяться и перевела на Йоханесса взгляд, полный ужаса и немой глубокой грусти, которую не могла выразить словами.

— Йоханесс, — тихо произнесла она одними губами, и по спине мужчины пробежали мурашки — слишком необычно его имя звучало в её устах. Слишком красиво. Казалось бы, такое дурацкое имя, совсем не похожее на американские, а как красиво… — Что ты почувствовал, когда погибли твои родители?

Ольсен ошеломленно округлил глаза. С чего вдруг такие вопросы? Хотя, впрочем, зародилось в его голове несколько догадок, и были они отнюдь не радостные. У Эрики кто-то погиб, поэтому она такая разбитая? Бесчувственный Кристиан наверняка даже парочку слов в поддержку выдавить не смог. Йенс прикусил губу, пытаясь понять, что ему самому следует сказать. Как правильно ответить на вопрос? Он сосредоточился, пытаясь вспомнить свои ощущения. Воспоминания в груди отозвались жгучей болью.

— Я всю жизнь думал о том, как бы мне избавиться от влияния своей матери, — тяжело вздохнул, честно произнес мужчина. — Мне всю жизнь казалось, что я её ненавижу больше, чем кого-либо другого. Она была везде. Понимаешь, везде. В каждом уголке моей жизни, она умела вторгаться на любую территорию — даже тяжело охраняемую. И ещё ей казалось, что она — только она! — всегда права, ей лучше знать, как мне жить, как поступать, кого любить. Мой отец всегда шёл у неё на поводу, конечно, он был слабее, чем она, но мать лупить почему-то боялась, зато он с этим «на ура» справлялся, — Йенс усмехнулся. — Они всегда были рядом, а я мечтал сбежать от них подальше, мечтал закрыть уши, чтобы никогда не слушать их слова. А потом они сами сбежали — погибли. И я вдруг неожиданно для себя стал самым одиноким человеком на свете. Я очень долго ждал этого одиночества, но не ощутил и грамма счастья. Мне до сих пор больно.

Ольсен закончил свой рассказал и заметил, что всё это время Эрика смотрела на него с искренним удивлением, с даже, может быть, едва заметным восторгом.

— Мой дедушка умер, — наконец, произнесла Ричардсон. Йоханесс стиснул зубы и с волнением посмотрел на женщину. — Я его ненавидела всю жизнь и в красках представляла, как он сдохнет в муках. Мне не стало легче из-за того, что он умер. Я не могла понять, что со мной не так.

— С тобой всё нормально, — тихо произнёс Ольсен. — Иногда мы любим тех, кого должны ненавидеть. А иногда одновременно любим и ненавидим. Он всё равно был твоим дедушкой, несмотря ни на что.

— И твоя мать всё равно была твоей матерью, — кивнула головой Эрика. — С ними плохо, без них — одиноко.

Йенсу вдруг безумно захотелось узнать, каким был дедушка Ричардсон. Почему она его ненавидела? Как он умер? Так происходило всегда: стоило Эрике случайно обронить крупицу какой-то информации о себе, как мужчина становился жадным. Ему, который до этого не знал вообще ничего, становилось мало. С каждым глотком жажда становилась только сильнее. Ольсен едва сдержал себя: нельзя. Оттолкнет, напугает. Эрика не очень любила говорить