– Лид, посмотри бегом в моей комнате – пухлая записная книжка цвета крокодила.

Исследовав комнату, Лида насмешливо предположила:

– Не поискать ли ее у постояльца гостиницы «Москва»?

– Ой, блин… – застонала Елена, вспомнив картинку: сидя в номере, она держит книжку в руках.

Зачем она ее доставала? Звонила кому-то? Давала Зябликову чей-то телефон? А… засовывала под обложку записной книжки новую визитку артиста-спонсора Жареного! Черт бы его побрал! И потом положила мимо сумки… чтобы иметь повод позвонить Зябликову… вот идиотка!

«Я готова прямо сейчас вычеркнуть его из своей жизни! Но не могу рисковать записной книжкой…» – попыталась она себя обмануть.

Набрала номер.

– Привет. Я оставила у тебя записную книжку, – холодным-холодным голосом.

– Видел. Милая женская уловка… – ответил он в тон.

– Да пошел ты…

– Сейчас я на встрече, потом еще на двух. Позвоню вечером, – хамски сократил диалот Зябликов, понимая, что она уже проиграла ход.

– И что?

– Не знаю. Захочешь – встретимся. Не захочешь – оставлю на ресепшене.

– Оставь на ресепшене. Спасибо. – Она бросила трубку.

Ох, как она разозлилась! Так разозлилась, что даже далеко не сразу увидела, что в «аське» появился Никита. Это было приятно, но сразу не смогла перестроиться, прошлась по редакции, налила себе кофе, расчесала волосы. Только после этого написала: «Привет!»

Никита. Привет.

Белокурая. Как настроение?

Никита. Отлично.

Белокурая. Не слишком ли ты сдержан?

Никита. В соответствии с нашими отношениями.

Белокурая. А в них что-то изменилось?

Никита. Все.

Белокурая. Может быть, объяснишься?

Никита. Нет желания.

Белокурая. Извини за навязчивость, что-то случилось?

Никита. Наверно.

Белокурая. Все-таки поясни.

Никита. Нет ни желания, ни возможности.

Белокурая. По тону я понимаю, что в чем-то виновата перед тобой? Хотелось бы понять, в чем?

Никита. Спасибо за то, что дала возможность лучше узнать жизнь и прежде всего самого себя.

Белокурая. Никит, что происходит?

Никита. Ничего. Если кто и виноват, то я сам и во всем.

Белокурая. Что-то произошло между твоим звонком и сегодняшним днем?

Никита. Отвечу, но развивать тему не буду. Когда я позвонил тебе с поздравлениями, ты назвала меня «козлом» и, похоже, была не одна… Я, конечно, давно чувствовал, что ты разменяла меня по трояку… Но есть более важная причина. Я в Новый год понял, что люблю свою жену и своих детей. Я буду строить свое счастье в своей семье и, уверен, мне это обязательно удастся.

Белокурая. А уж как я в этом уверена! Так мы теперь будем поддерживать вежливые отношения или никаких?

Никита. Вежливые… в ограниченном варианте.

Белокурая. Что бы этот термин значил?

Никита. Не готов комментировать.

Белокурая. И кто же разъяснит мне формат отношений?

Никита. Очевидно, жизнь…

Белокурая. Мне кажется, люди не должны расставаться, не поговорив…

Никита. Возможно… Но не сейчас…

Белокурая. А когда?

Никита. Не знаю…

Белокурая. Это говорит о том, что ты боишься разговора…

Елена только начала «прижимать его к борту», но он отключился.

– Кать, почему меня сегодня все мужики обижают? – грустно спросила Елена. – Может, там чего в гороскопе не так?

– И много уже обидело?

– Два.

– Звони третьему, четвертому… Закон больших чисел: все в ситуации самостоятельно разруливается из-за обилия компонентов. Кстати, я тебе на мыло послала письмо. Там несколько вакансий для твоей девочки. Открой его на домашнем компьютере и передай ей.

– Спасибо! Что бы я без тебя делала?

Надо было начинать писать новый текст, но совсем не хотелось. Подошла к окну, задумалась. Раньше она имела сто раз созванивающегося с ней среди дня, гуляющего вместе по вечерам и храпящего ночью под боком милого Караванова. Теперь получила свободную возможность манить в постель понравившегося мужика. И получать за пару часов такой секс, какого не получала в браке за месяц, не потому что Караванов не мог его дать, а потому что они уже не хотели столько давать друг другу. Это делало ее свободной, молодой и востребованной. Но оборачивалось экзистенциальной тоской…

Она легко отстраивала параллельные сюжеты, но отчетливо понимала, что тоска происходит из-за того, что нужен один столбовой. И больше не нужно ничего. Вот и с Зябликовым, пыталась взлететь, замахала крыльями, пробежала пару шагов и остановилась как вкопанная.

Вроде и все при нем, и говорит, и чувствует на том же языке. И химия сводит с ума. Но какая-то в нем есть… необязательность в ее жизни, намекающая на то, что ради комфортных для него отношений она не совершит ни одного телодвижения.

Она уже понемногу переходила в формат «сингла». Это давалось нелегко, потому что любила готовить, кормить и отвечать за всех. Как-то брала интервью у банкирши на кухне и удивилась плите с закрытой крышкой. Та поймала взгляд и пояснила:

– Дети выросли, а мы с мужем не готовим. Завтракаем бутербродами. Обедаем в ресторане, ужинаем тоже. Иногда домработница что-нибудь по моей просьбе делает. А для гостей повар привозит все из ресторана…

Елена страшно удивилась. А еще больше удивилась, поняв, что перед ней совершенно счастливая пара, соединенная не общей тарелкой супа, а любовью, поддержкой и доверием. Она, конечно, и сама не собиралась быть кухонной машиной, которой уже стали ее многие подруги и теперь ненавидели за это своих детей, мужей и остальное человечество; но чтоб плита была закрыта крышкой…

– Вот что, коханая моя, – обиженно сказала потом Катя. – Эта твоя банкирша напоминает мне фантастические книжки из детства. Там люди уже питаются таблетками, а не жратвой. И размножаются в пробирке!

А где же золотая середина? Кормить Лиду наперебой или смотреть, как она ест магазинные пельмени. А потом будет период, когда деньги кончатся и она будет сосать лапу… И это надо стойко перенести, чтобы дать ей вырасти.

– Вы пытались жить в тираническом симбиозе с мужем и дочерью, и это их разрушало, – говорила Карцева. – Своей энергетичностыо вы не давали им развиваться. В каком-то смысле вы нарушали их права на самостоятельное развитие, потому что пытались передвигать их ноги за них…

Почему, будучи такой опекающей, она теперь не может ни грамма адаптировать себя под Зябликова? Не просто не может, а одна мысль об этом внушает такое омерзение, словно на нее надевают ошейник и наручники.