Впереди от скалы выдавалась огромная груда валунов, каждый величиной с амбар. Тропа огибала ее. За камнями слышались голоса; конечно же, они выставили и стражу. Я дал знак, чтобы люди остановились, и чуть спустился вниз по склону, поросшему редким утесником. Пробравшись сквозь кусты, я оказался у гребня и поглядел вниз.

Внизу, чуть в стороне, оказался широкий карниз с углублением в нем. Словно сидящая скала, сложившая на коленях свои каменные руки. Высоко вздымалась ее голова, каменная грудь выступала вперед, ниже колен обрывалась отвесная пропасть. За краем ее простирался лишь воздух, реяли орлы да вдали виднелось море. На самой кромке находился алтарь, тесанный из грубого камня, возле него поднимался столп, увенчанный изображением чего-то вроде кораблика ущербной луны. Поверхность его показалась мне странной: блестящей и грубой, словно спеченый шлак. Я видел однажды похожий в другом святилище, но там он был меньше кулака, здесь же – едва ли не превышал размерами человека. Это был могущественный громовой камень, явно оплавленный и обожженный жаром молнии; странные руды его теперь блестели под косыми лучами солнца. Дым поднимался вверх с алтаря, в воздухе пахло благовонными смолами. Тут я понял, что передо мной святилище той, на которую не дозволено смотреть мужам. А на траве в лощинке сидят хранительницы алтаря.

Теперь они были одеты в мягкую выделанную кожу; туники, вышитые понизу или украшенные бахромой, скифские брюки в обтяжку. Одежды их блистали яркими чистыми красками, словно ягоды или самоцветы; сверкали золотые и серебряные пряжки. Я словно бы встретил юных князей, собравшихся после охоты выпить вина и послушать сказителя.

Они переговаривались, привольно лежа под вечерним солнцем, или чинили свое снаряжение. Одна оперяла стрелы, рядом с ней лежала кучка перьев и тростника; другие смазывали маслом свои луки и дротики; еще одна, обнажившись до пояса, зашивала свою тунику, а девушка, сидевшая возле нее, о чем-то увлеченно повествовала, размахивая руками. Позади них у скалы располагались крытые соломой невысокие, сложенные из камня хижины и деревянная конюшня. В каменном очаге горел огонь, и какие-то одетые в женское платье девицы прилаживали вертел. Глаз мой миновал все это не останавливаясь, но искал он напрасно.

Никто не показывался в открытых дверях; ее не было там. И все же я не стал думать, что теперь делать. Судьба охватила меня крепкими, как сама смерть, пальцами. Она завела меня в такую даль не затем, чтобы бросить.

Я махнул своим людям, давая им знак быть наготове и ждать. А сам пристроился за кустом утесника, припав своей грудью к груди горы, вдыхая воздух ее дома, слушая дующий над ним ветерок и гул повседневной жизни. Одна из дев взяла лиру и запела. Древний этот напев я слышал у себя дома, его пели арфисты берегового народа. Язык, на котором он сложен, я знаю отлично; известен он и кое-кому из моих людей.

«Если и она знает его, – подумал я, – значит мы сумеем поговорить».

Вверху на скале застыла дозорная – черная фигурка на фоне белого облака, – в руке два дротика, на боку щит полумесяцем. Она подняла его, салютуя кому-то, и я услыхал охотничий рог. Я ждал. Птичьи крики, шелест листвы резали меня острой бронзой. Я услышал звонкий топот копыт о камень, сменившийся глухим стуком по траве. Я молился не знаю какому богу.

Через дальний гребень текла свора гончих собак, мохнатых и белых, как простокваша. Псы бросились к девам, принявшимся ласкать их, играть и смеяться. Все они повскакивали на ноги, как домочадцы, ожидающие господина.

С гребня вниз уже ехали всадницы, и она была первой.

Я знал, что это она, хотя не мог различить лица: по посадке на горном коньке, гордому развороту плеч, наклону легкого дротика. Из-под крохотной шапочки выбивались светлые волосы, которые теребил легкий ветерок. Перед нею на спине коня лежал убитый олень; уздечку украшали серебряные диски, звеневшие и сверкавшие при каждом движении ее коня. На гладкой земле, завидев дом, конь сорвался в галоп – она летела ко мне, словно птица, несомая ветром. Девушки побежали принять добычу; теперь я увидел ее раскрасневшееся лицо, а наездницы, следовавшие за ней, уже повествовали о том, как сложилась охота.

Она соскочила со спины коня, на котором не было седла, и погладила его, прежде чем животное увели. Девушки начали свежевать и разделывать добычу, отложив в сторону священную долю богов. Они работали уверенно, словно сильные молодые люди, их не смущал вид окровавленных внутренностей, и чувством бойца я понял: передо мной воительницы. Но я мог бы смотреть на них вечно, забыв и про жизнь и про смерть.

Бросив потроха псам, они омыли руки в ручье, предоставив стряпухам жарить мясо; сами же понесли жертвенную часть к алтарю. Приношение совершала она, их предводительница, как я уже знал.

Поднялся густой дым. Она подошла к краю обрыва и принялась молиться, воздев руки к небу. Я глядел на нее, и сила моя обращалась в воду, и горло мое перехватывало словно от слез. Она была так юна, и все же какой-то бог уже прикоснулся к ней. Я видел ее, открытую лишь беседующей с ней богине, далекую от мужей или жен, что топчут землю под солнцем. И я подумал: «Она более чем царица. Она понимает согласие, пронизывающее истинное жертвоприношение. В глазах ее видна царская участь».

Тенью, сном казалась теперь мне вся жизнь моя; темным порогом чрева, о котором дитя забывает, увидев свет и вдохнув. В сердце моем я сказал себе: «Зачем я пришел сюда? Чтобы перебить ее родичей и захватить ее, подобно обычной пленнице? Должно быть, Пелея Голубка лишила меня ума. Но лицо это вернуло мне рассудок. Я отошлю домой своих воинов; я не стану мстить за погибшего спутника. Хорошо, если двое или трое последуют за мной из любви; если же нет, пусть будет так. Здесь, в горах, ноги и копье прокормят меня, и однажды я встречу ее в одиночестве. Тогда она придет ко мне, потому что этого хочет бог. Ведь я охвачен ниспосланным с неба огнем, словно лес после удара молнии. От кого еще можно терпеть такое, как не от бога?»

Завершив молитву, она отвернулась от света низкого солнца, уже опускавшегося в море. Одна из охотниц подошла к ней; они пошли вместе, разговаривая словно подруги. Мне показалось, что это и есть та девушка, которую она избавила от Пиленора. На Крите я слыхал, что амазонки связаны друг с другом любовью; некоторые говорят, что они приносят обеты на всю свою жизнь. Но это меня не смущало. Я думал лишь об одном: «Теперь наши судьбы соединились; как я рожден для нее, так и она для меня».

Вечерний свет побагровел, словно начищенная красная медь; внизу в долине уже сгущался сумрак. Огонь в очаге сразу показался ярче, языки его плясали среди камней. Кто-то принес к алтарю пропитанный смолой трут, пламя вспыхнуло ясным огнем.

Я услышал негромкий звон систра.[124]Пять или шесть дев, взяв музыкальные инструменты, устроились на траве. У них были маленькие барабанчики, флейты и кимвалы. Поначалу негромко, нащупывая мелодию, они начали петь и играть. Остальные окружили их широким кольцом.