Поначалу они могли поберечь руки. Всю дорогу к проливам дул устойчивый южный ветер; дельфины играли в струях, разбегавшихся от носа нашего корабля, рассыпали искрящиеся брызги, а море казалось настолько синим, что невольно хотелось проверить весла – не покрасились ли. Раз-другой мы видели на берегу дым и вытащенные на сушу длинные корабли – люди занимались тем же делом, что и мы. Нас они не трогали. Причиной, должно быть, служило количество кораблей и знаки царской власти – так волк всегда уступает льву.

Мне хотелось нырнуть и поплавать вместе с дельфинами – так было радостно на душе. Долгое время бродяга в душе моей, как покорный раб и пленник, служил царю, ну а теперь настал и его праздник. Глаз мой был свеж, как у юноши, и сердце мое ликовало.

Я не чувствовал бы такой легкости, если бы мы намеревались грабить эллинские земли. Для меня все эллины в какой-то мере родня; вот почему, покоряя эллинские края, я относился ко всем как к своему собственному народу и не пытался сделать из них рабов. Кое-кто из царей не знает никого, кроме ближайшего своего соседа, с которым издавна враждует; если ты явишься откуда-нибудь за десять тысяч двойных шагов, то он сочтет тебя иноземцем. Но я был пленником в краю, где служат странным богам, и все, что было дорого нам, ничего не значило для наших хозяев. После подобных переживаний тянешься к собственному народу.

На севере мы свернули к устью Пенея, где люди Пирифоя зажгли костры, дав ими понять, что в царстве его все в порядке. Посему мы отправились дальше и благополучно обогнули гору Афон, проплыв в виду Фасоса, где добывают золото для Трои. Флот этого города как раз находился у острова, они грузились и, должно быть, собирались увезти с собой царскую добычу. Но никто не пытается поймать грифона за хвост, находясь перед пастью чудовища. Поэтому мы с миром миновали Фасос.

Впереди лежала Самофракия, крутые берега ее, огромные скалы и лесистые обрывы поднимаются прямо из моря. Гавани здесь нет, и земля эта дика. Дика и священна. Мы с Пирифоем сами направились к берегу в местных, сшитых из шкур лодчонках, прихватив с собой кормовые штандарты, чтобы охранили нас от кораблекрушения и неудачи властью богов-карликов[122]этой земли.

По крутым извилистым, путаным тропам, сквозь туманы, увлажнявшие еловые лапы, мы поднялись наверх, мимо скалистых обрывов, к которым жмутся деревушки саев, старейшего племени берегового народа. Прямо ласточкины гнезда, и под крышами их живут настоящие ласточки. На самом верху, под увлажненными тучами лесами, расстилается каменистая пустошь. Там, в священной пещере, находится вытесанный из грубого камня алтарь этих богов. Забравшись так высоко, мы с Пирифоем попросили, чтобы нас самих зачаровали против кораблекрушения и поражения в бою. Обряды держатся в тайне, потому скажу лишь, что они грубы, неприятны и пачкают одежду. Собственную я оставил на камнях у моря и, чтобы вновь ощутить себя чистым, проплыл до самого корабля. Однако ни кораблекрушения, ни поражения с нами не случилось, поэтому можно сказать, что боги-карлики держат свое слово.

Пока мы были в пещере, жрец, горбатый и кривоногий, порознь спросил нас на скверном эллинском, не тяготит ли каждого особо тяжкое преступление. Маленьким богам, сказал он, пришлось искупить убийство собственного брата, поэтому здесь рады человеку, нуждающемуся в очищении. Я рассказал ему о том, что не сменил парус, возвращаясь домой с Крита, и что из этого вышло; он отвечал, что поступок мой важен для маленьких богов. Пирифой тоже чем-то порадовал их, но мне он не говорил, чем именно, а я не спрашивал, стремясь получить свой совет. Потом мы спускались по мшистым скалистым тропкам, и деревянный барабан, под звуки которого они пляшут в пещере, все еще громыхал и гремел в наших ушах; когда мы выгребли из долгой тени горы на озаренную солнцем воду, то почувствовали себя словно бы заново родившимися. Скажу честно, что после того дня отец перестал сниться мне.

А потом, словно устье великой реки, легли перед нами проливы Геллы. Мы отправились к берегу, чтобы заночевать. Летом здесь целый день навстречу дует северо-восточный ветер, стихающий перед закатом. Мы высадились на сушу и отправились искать воду при полном вооружении: здешний народ знаменит своими грабежами кораблей. Пирифой показал мне карту, которую сделал для него кормчий из Иолка,[123]отметив, к какому берегу жаться, чтобы избежать водоворотов. Человек этот, пояснил Пирифой, был бы наследником царского дома, если бы его отец не был отстранен от власти влиятельным родичем. У сына-морехода не хватило средств, чтобы собрать войско и вернуть свое наследство, но за одно то путешествие он добыл достаточно овечьих шкур, полных золотого песка, чтобы нанять нужное ему число копейщиков. Карту свою он передал Пирифою, потому что мальчишками они вместе учились у Старого Ведуна и потому что еще одного путешествия в Эвксинское море ему не пережить. Он стал царем в Иолке и весьма страдал от проклятия, которое наложила на него ведьма с севера.

– Вот и водись с ними, – заключил Пирифой, – даже когда они предлагают тебе помощь. Этой он обещал жениться, если она научит его, как увезти золото из Колхиды. А теперь проклятие поедает его кости, и, судя по виду, долго он не протянет.

– Из Колхиды? – спросил я. – А он назвал ее имя?

– Он называл ее искусницей… да так ее и звали – Медея.

Я рассказал Пирифою, что она была наложницей моего отца и пыталась отравить меня. Что касается участия отца в ее планах, он боялся за свое царство, и мне остается только чтить его память.

Пять ночей мы крались узкими проливами, вынюхивая несущие к берегу водовороты, скользили по волнам Пропонтиды, где противоположный берег теряется из виду. Днем мы стояли у берега, внимательно оглядываясь по сторонам; на водах Геллеспонт пользуется той же славой, что и Истм на суше. Мы нарастили борта с помощью шкур и щитов, чтобы оградиться от стрел; так научил Пирифоя кормчий Ясон. Но все равно один из гребцов получил ранение в руку и умер от этого. А ведь мы имели дело только с вождями, сила наша отпугивала мелкие банды; выходило, что Ясон был крепким воином, раз осилил проливы с одним кораблем.

На шестой день воды сузились настолько, что мы уже слышали тявканье шакалов на противоположном берегу и видели, как ходят люди у сторожевых костров. Перед рассветом новый ветер задул в наши лица – открытый и соленый. Оба берега остались позади, и корабли наши качала морская волна. Поэтому мы гребли до рассвета, открывшего перед нами серый океанский простор. Это был Понт Эвксинский, «гостеприимное море». Так его называют, потому что с богами его лучше быть вежливым.

Мы правили на восток, и, когда встало солнце, море сделалось синим – темно-синим, как лазурит. Сперва берег был невысоким, а потом он вздыбился горами; зимние дожди прорезали в них глубокие ущелья, склоны заросли сумрачными или полными солнца лесами. Отправившись за водой, мы обнаружили ручьи, игравшие между отливающих черным мрамором валунов и впадавшие в тихие заводи с берегами из замшелого камня в тени миртов. Чирикали птицы, леса были полны дичи, хотелось расположиться на берегу, отведать свежеподжаренного мяса и проснуться под лучами солнца, пробивающимися сквозь зеленую листву. Но Ясон говорил, что жители этих лесов, свирепые охотники, могут перебить целый отряд своими отравленными стрелами, прежде чем кого-нибудь из них удастся заметить. Поэтому мы выставили стражу и спали на кораблях; ночной караул уложил копьями двоих людей, пытавшихся украдкой поджечь корабли.