Руки его лежали на коленях, и лицо стало зрячим. Я молчал, чтобы не пробудить тьму. Но он наконец встал и позвал:

– Антигона! – голосом человека, привыкшего повелевать.

Девушка подошла. Она напоминала собаку, не понимающую, что творится, когда дом ждет перемен, не из смышленых, но преданную. Такая останется лежать на могиле, пока и ее не заберет смерть.

Она потянулась ладонью к его руке, в которой от частого соприкосновения могла бы, казалось, появиться впадина, и они переговорили. Я мог бы разобрать их слова, но не стал прислушиваться. Оставшись на мгновение наедине с самим собой, я понял, отчего голову мою будто обхватили сжимающиеся обручи, почему так сосет в желудке, а звук куриного кудахтанья будто иглами пронзает мою голову. Если бы за спиной моей хлопнул в ладоши ребенок, я, наверное, взвился бы в воздух. Внутренности мои словно бы сжимала холодная змея. Я поглядел на оливковые деревья ласкового Колона. Взбудораженные птицы уже подняли тревожные голоса. Гнев Посейдона, созрев наконец, был готов растерзать землю.

Я огляделся: старик что-то говорил девушке, мой телохранитель безмятежно зевал, селяне пялились из-за виноградника. Когда приходит предупреждение, меня всякий раз безумно раздражают спокойные лица вокруг, в то время как я покрываюсь холодным потом. Это я-то, видевший такое, отчего все они бежали бы не за одну тысячу двойных шагов. Но и дар и бремя – все от богов; приходится с этим мириться. Поэтому, сохраняя внешнее спокойствие, я поманил к себе колонян. Они приблизились, с надеждой подбирая камни.

– Тихо, – сказал я. – Посейдон дал мне знак. Скоро он ударит сюда. Чего еще можно ждать, когда побиваешь камнями просителей у алтаря бога?

Тут они не просто бросили свои камни – аккуратно положили их на землю, как птицы яйца. Я показал в сторону подножия горы, и они побежали прочь, стараясь двигаться тихо, чуть не на цыпочках. Я бы расхохотался, не будь мне так плохо.

Аминтор, понимавший меня, негромко проговорил:

– Я позаботился обо всем – и о конях и о воинах. Ступай в сторону и отдохни.

– Да, – согласился я. – Но сперва следует позаботиться о гостях.

Повернувшись к Эдипу, я сказал:

– Пойдем. Время пришло.

Так оно и было: я с трудом сохранял голос спокойным.

Он поцеловал девушку в лоб, и она отправилась вниз по склону, как послушная собака; легкие и сильные, едва ли не зрячие пальцы его легли на мою руку.

– Дитя Посейдона, если готов твой отец, готов и я. Отведи меня на место, где он откроет свою дверь, и оставь богу.

Я заглянул в пустые глазницы. И, осознав смысл его слов, чуть не бежал прочь, как конь, испугавшийся лесного пожара. Всю свою жизнь в каждом приступе дурноты, что охватывала меня перед землетрясением, я заставлял себя держаться, чтобы успеть предупредить людей. На это уходили все силы. Волосы мои, уже стоявшие дыбом, начали буквально шевелиться. Эдип не знал, чего просил у меня. Но я подумал: «А бог? Бог знает».

Устами Эдипа говорил не он сам – жуткие эти слова не могли принадлежать человеку. Покорись я страху, и сила, дарованная богом, оставит меня. Я сказал Аминтору:

– Сведи людей с холма и подождите внизу.

Он поглядел на меня. Да, выглядел я, наверное, ужасно.

– Ступай, – сказал я, сперва напомнив себе, с каким доблестным мужем говорю, потому что едва удержался, чтобы не ударить его. – Я должен исполнить волю бога.

Схватив мою ладонь, он приложил ее ко лбу, а потом удалился к отряду и повел его вниз. Я остался вдвоем с Эдипом Проклятым, и застывший воздух свинцовой плитой придавил недвижные верхушки деревьев. Пчелы смолкли, а птицы прижались к ветвям.

Сжав мои пальцы, он спросил, куда идти.

– Тихо, – проговорил я, малейший звук пробуждал во мне дурноту и дрожь. – Подожди, я должен осмотреться.

Но ощущал я только желание вовремя бежать отсюда и, подумав: «Где мне укрыться от этого?», медленно, как бык к алтарю, направился в противоположную сторону. Я видел, куда приведет меня этот путь – на неровную площадку, заросшую елями. И тут такой ужас охватил меня, что я сразу понял – вот оно, место!

Слепец спокойно шел рядом со мной, постукивая перед собой палочкой. Я направлял его между рядами лоз, вверх по склону к воротам. С каждым шагом голову мою сжимало все сильнее, сердце стучало громче, руки и шея все больше покрывались мурашками. Так я шел, следуя страху, словно пес, повинующийся чутью.

Наконец мы вышли на каменистую пустошь, и пальцы его скользнули по моей ладони к руке. Они были теплыми и сухими.

– Что с тобой? – спросил Эдип. – Тебе плохо или больно.

Нет смысла строить из себя что-то, когда дыхание бога прикасается к твоей шее, и я ответил:

– Я боюсь. Мы уже близко.

Он с благодарностью пожал мою руку, не ведая страха; Эдип давно уже миновал пределы, в которых он обитает.

– Это всего лишь предупреждение, – объяснил я. – Все пройдет, когда бог скажет свое слово.

Глыбы, между которых поднимались ели, становились все ближе. Мне было бы легче смотреть на свою будущую могилу. Никогда не доводилось мне настолько бояться смерти; воспитание заставляло всегда быть готовым к ней: кто знает, когда богу потребуется жертва? Это был не страх перед чем-то, с ним я бы справился. Это был просто страх сам по себе, подобный жгучей лихорадке, которая заставляет тебя сотрясаться от холода. Но голос Эдипа более не скрежетал в моих ушах; напротив, он словно бы нес утешение.

– Ты унаследуешь плоды моей смерти. Я не могу даровать ее моему народу. Наш род был послан в Фивы как наказание. Бог позаботился не даровать детей моим сыновьям. – В голосе Эдипа слышалась ненависть; на миг он представился мне в расцвете сил – огненно-рыжий муж с блеклыми яростными глазами. Но пламя тут же погасло. – Тебе, Тесей, твоей земле я отдаю мою смерть и благословение.

– Но, – прошептал я, – эти люди побили тебя камнями у алтаря…

– Я заслужил казнь, – отвечал он спокойным и рассудительным тоном. – Ведь это моя рука убила моего отца.

Мы оказались уже между глыб, он находил путь между ними, не нуждаясь в особой помощи, – как будто ощущая еще до прикосновения. Страх из головы моей уже опустился в желудок. Отойдя в сторонку, я опорожнил его и почувствовал себя чуточку лучше. Вернувшись назад, я направил Эдипа на более ровное место и сказал:

– Рок владел тобой. Ты не знал, что делаешь. Многие люди удостаивались меньшей кары за худший проступок.

Эдип улыбнулся, вселив в меня этим трепет:

– Так я сам всегда говорил, пока не достиг зрелости.

Мы добрались до края низины, похожей на отпечаток конского копыта, и страх во мне говорил: «Будь где угодно, только не здесь». Опустевшая голова моя уплывала куда-то; говорят, так чувствуют себя женщины перед обмороком. Я подумал: «Я не могу больше терпеть, сейчас бог или возьмет меня, или оставит. Я в руке его». И я оперся на камень, имея не больше сил стоять прямо, чем выжатая тряпка. Но Эдип все говорил: