Девушка была готова, но, не спустив тетиву, она выкрикнула:

– Молпадия!

В холодном, диком и чистом голосе слышались мальчишечьи или даже птичьи нотки. А потом кивнула, и я понял ее замысел. Плывущая закрывала от нее мужчину.

Громким голосом, как в битве, я вскричал:

– Пиленор!

Девушка в море метнулась в сторону. Но, оглохнув от воды и бурной погони, он ничего не видел и не слышал. Повернув за ней, он открыл берегу бок.

– Пуфф! – пыхнула по-дельфиньи стрела, так и окончились дельфиньи дни Пиленора. Стрела попала ему как раз под руку; он выскочил из воды, задыхаясь, словно пораженная острогой рыбина, ударил руками и исчез.

Люди мои взревели от гнева. Я ощутил, как покачнулся корабль, когда лучники повскакали на скамьи, тупо защелкали попорченные морем тетивы, заплескали в воде стрелы. Корабль продвигался вперед, словно бы мой взгляд притягивал его к берегу.

Хохоча, она стояла в воде. От смеха ее по моей спине побежали мурашки. Она не испытывала стыда и не была бесстыдна; просто смеялась, радуясь победе над странными чудовищами. Подобная богине луны, смертельно опасная и невинная, мягкая и свирепая, словно лев. Она выжидала, прикрывая отставшую пловчиху.

Легкий ветерок с суши омывал бронзовый клюв; казалось, что я еду верхом на могучем коне. Кровь моя превратилась в смесь вина и огня. Я увидел, как ладонь ее нырнула в колчан, и едва расслышал голоса позади себя:

– Владыка, слезай! Слезай вниз, господин, тебя могут подстрелить.

Лук поднялся, и глаза девушки обратились ко мне. Чтобы встретить их взгляд, я отодвинулся от грифона, держась за него одной рукой. От этого они открылись пошире. Глаза оказались серыми… серыми, словно весенний дождь. Наконец они сузились, и древко стрелы исчезло за наконечником.

Люди уже кричали друг другу, чтобы меня стащили с носа. Я знал, что они не посмеют. Надо было заговорить. Но какие слова достигнут ее? Только речь сочетающихся львов: она рыкнет, и он обнажает клыки. Пусть она теперь узнает меня, теперь или никогда. Открывшись ей, я поднял руку в приветствии.

На мгновение все застыло: и спокойные глаза, и наконечник. А потом и то, и другое, и третье чуть шевельнулось; она отвела лук, угодив кому-то прямо в шлем.

Гребцы осадили корабль возле берега. Я глядел вперед, думая лишь о том, что должен найти ее. Кормчий сказал:

– Он утонул где-то здесь, владыка.

Погибшего я ценил, но забыл, словно бы его не было вовсе. На дне пятном темнело его тело. Я разделся и нырнул за убитым. Отчасти чтобы оказать ему честь, отчасти же потому, что знал: я сделаю это быстрее остальных.

Но даже когда я был занят этим, я думал: «Следит ли она за мной из кустов и что скажет матери… „Я купалась, и меня видели мужчины“? Или же „Я видела мужчину“?»

Кто-то окликал меня. Пирифой перегнулся через борт:

– Эй, Тесей! Ну как тебе амазонки?

А я и не подумал об этом. Я, побывавший на Крите, видевший эти серебряные волосы, что взлетали над быком в священном танце. Она казалась естественной, без всякой позы. Медленно до меня доходила истина. Мужи племени не придут, чтобы защитить эту девушку. Я уже встретил воина, который защищает право обладать ею. И я, безоружный, должен встретиться с ней – вооруженной и гордой, словно львица.

Тут я подумал: «Она одна спустилась к краю воды, но остальных удерживал не страх. Значит, она отдала им приказ, и слову ее повиновались».

А вслух произнес:

– Они в долгу перед нами; посмотрим же, что отдадут нам, чтобы расплатиться.

Мужи разразились радостным воплем, но в шумном хоре слышалось меньше пыла, чем прежде. Подарок для спрятавшихся лучниц, они разглядывали берег, вспоминая о попорченных водой тетивах. Они рассчитывали на более мягкое обхождение и, если я не вмешаюсь, захотят убраться отсюда подальше.

Я крикнул Пирифою:

– Мой человек погиб, нам следует похоронить его подобающим образом. Высадимся на берег в первом удобном месте. Там можно будет и разделить добычу.

Этот довод убедил всех. Советую любому вождю, ведущему воинов к приключениям, не откладывать дележку добычи. Если она слишком залеживается, люди начинают выдумывать что-нибудь и прилепляются сердцем к этой мысли. И тогда ты имеешь неприятности.

Чуть впереди располагался скалистый мыс с пляжем возле него. Я приказал, чтобы Пиленора похоронили и насыпали над ним груду камней. А потом отвел Пирифоя в сторону и посвятил его в свои планы. Он не ответил, но только поглядел на меня. Наконец я спросил:

– Ну как?

– Значит, ты хочешь, чтобы я сказал тебе? – Уперев руки в бока, он склонил голову к плечу и сверкнул глазами. – Нет уж, я успел переварить то, что хотел сказать. Мы поссоримся, но ты все равно пойдешь, а когда погибнешь, я пожалею о нашем раздоре. Ступай, дурень, а я буду молиться за тебя. Тело твое я доставлю домой, если смогу. Ну а если ты все-таки добудешь ее, не тревожься: с моей стороны никаких посягательств не будет.

После этого мы начали делить добычу. Я позаботился о том, чтобы все остались довольными. А потом сказал:

– Этот меч и браслет я отдаю из собственной доли, пусть будут трофеями в погребальных играх. Однако нам должно не только почтить его дарами, но и отомстить. Лучшей возможности не представится. Это нужно сделать сейчас, пока их дозорные считают, что мы заняты совершением обряда. Кто пойдет со мной?

Вперед выступило около двух десятков мужей, готовых пропустить погребальные игры ради любви к Пиленору, ко мне или же к приключениям. Полдень давно миновал, столько же оставалось и до заката. Там он наступает позже, чем дома.

Пока они расчищали дистанцию для бега, мы скользнули в лес и шли, огибая холм, пока не наткнулись на тропку, которой девушки ходили на берег. Она вела нас через прогалины вдоль изгибов и перекатов ручья. На ней остались отпечатки копыт, нашлась и лента, мокрая от морской воды. Вскоре мы заметили поляну, а на ней селение. Но, подкравшись, услышали детский плач и голоса мужчин – обычная деревушка.

Сомнений в том, что мы не ошиблись тропой или заливом, быть не могло.

«Итак, – подумал я, – это вовсе не земля женщин, как говорят сказители. Они нечто другое – народец внутри народа».

Тропа миновала источник, из которого вытекал ручей – они здесь останавливались попить, – и повела дальше через заросли мирта, дуба и грецкого ореха; наконец деревья поредели, перемежаясь кустами зреющей ежевики. Небо проглядывало между ветвями все чаще и наконец широко открылось; здесь росли земляничное дерево, береза и крохотные горные цветы. Я услыхал пение жаворонка, но к голосу его примешивалось еще что-то. Птица смолкла, и я услыхал девичий смех.

Сердце мое сперва остановилось, а потом заколотилось, едва ли не удушив меня. Знаком я велел всем молчать, но жаворонок слушаться не желал, и мне пришлось дожидаться, пока стихнет бездумная его радость. Наконец он нырнул к земле, и я отчетливо услыхал голос вдали. Перед нами над короткой травой поднимались редкие стройные осины. Тропинка вилась между деревьев; к одному из них был привязан пучок голубых шерстяных нитей. Поежившись, я подумал, что место это было священным и вход в него воспрещен. Но повернуть назад я не мог, как не в силах остановиться дитя на пути из материнского чрева.