Он был вынужден совершить еще несколько актов прощения. «Все, что происходит, происходит по воле Божьей», – сказал ему говорящий с Богом. Казим должен был извинить других за их слабости: Испала Анкешарана – за его желание возвысить семью; Джая – за его мягкость; даже Рамиту – за ее сочувствие к мужу. «Это были незлые поступки, – объяснил ему говорящий с Богом. – Прибереги свою ненависть для тех, чье зло осознанно, рождено эгоистичными желаниями и святотатством. Прости даже Антонина Мейроса за его желание породить новую жизнь. Прости рондийцев за их варварство, поскольку ни тот, ни другие не могут перестать быть теми, кем являются. Лишь чистые в вере могут возвыситься над своими инстинктами. Прости – но не забывай и, когда нанесешь удар, не позволяй ни жалости, ни извинению остановить твою руку. Стань клинком Божьим».

Разрезая свою ладонь и клянясь в верности Хадишахам и своему баширу, Рашиду, Казим был охвачен лишенным сожалений пониманием своей цели. Его воля была тверда как сталь.

Затем Рашид выпил с Казимом и Гаруном ледяного арака. После поста сладкий ликер с ароматом аниса быстро ударил им в голову. Шел последний день месяца. Через шестьдесят дней мост Левиафана поднимется из морских глубин, небо заполнят воздушные корабли, и рондийцы начнут свой долгий марш через океан, неся с собой пламя войны. Кошмар начнется вновь.

Рашид хлопнул по столу:

– Однако перед этим Антонин Мейрос должен умереть. После его смерти Ордо Коструо расколется, освободившись от своей малодушной нейтральности. Многие в ордене – амтехцы. Стряхнув тяжесть ограничений, они примкнут к шихаду. Этот поход будет другим, клянусь: в этот раз победа будет нашей, и Антиопия навсегда будет очищена от рондийцев.

Мысль об этом опьяняла. Рашид коснулся плеча Казима:

– Ты – лучший мечник из всех, кого мне доводилось встречать, Казим Макани: ты равен своему отцу, пусть никогда и не видел его мастерства. Ты, будь на то воля Божья, нанесешь самый критический из ударов этого святого шихада: удар, который положит конец долгой и полной злодейства жизни Антонина Мейроса. Гарун, ты станешь связным Казима, будешь обеспечивать его всем необходимым, молиться за него и не позволять ему падать духом. Сделаешь так, чтобы он всегда оставался сильным. Я буду иметь с вами дело напрямую… Перейдем к нашей ситуации. Рондийцы направили имперского посланника якобы для переговоров о мире, но все знают, что это лишь способ внушить дхассийцам и кешийцам ложное чувство безопасности. Посланника зовут Белоний Вульт. Всю следующую неделю Мейрос проведет с ним, после чего вернется домой: именно в этот момент мы и сделаем ход. Я не могу назвать тебе точную дату удара, поэтому будь все время начеку. Когда время придет, ты получишь короткое сообщение. Сейчас твоей основной добродетелью должно стать терпение, Казим Макани: ты должен быть сконцентрированным, спокойным и терпеливым. А время удара уже приближается.

Нороштейн, Норос, континент Юрос

Майцен 928

2 месяца до Лунного Прилива

– Мастер Мерсер, – тихий голос поприветствовал Аларона, который шел быстрым шагом по окутанным сумраком улицам Нороштейна.

Юноша заранее поднял капюшон, дабы его никто не узнал. Он оставил свой нелегальный амулет дома на случай, если какой-нибудь дотошный стражник решит обыскать его на входе в библиотеку совета. Теперь, когда очень многие отправились на восток как легионеры или снабженцы, улицы казались непривычно малолюдными. Ветер дул все сильнее, а по небу стремительно проносились высокие облака. Приближалось лето, и от влажной жары люди становились вялыми и невнимательными.

Увидев Джериса Мюрена, отделившегося от стены всего в нескольких футах от него, Аларон напрягся. В полусвете грубые черты лица стражника выглядели угрожающе. Юноша знал, что ему следует поприветствовать капитана, хотя он все еще не до конца его простил. Под мышкой у Аларона была записная книжка с сотнями загадочных рун, найденных им в библиотеке, но той, которую Ярий Лангстрит выжег в воздухе на прошлой неделе, не нашлось и среди них.

– Как дела, парень? – спросил Мюрен.

Его напускная мягкость раздражала Аларона, однако юноша ответил:

– Довольно неплохо. Мы были вынуждены продать свой загородный дом, а моя мать так больна, что отцу пришлось забрать ее, невзирая на то, что они прожили раздельно много лет. У отца накопились долги из-за моего провала в коллегии, поэтому он намерен отправиться на восток и торговать там в попытке избежать нависшей над ним угрозы банкротства. Ну, а я не могу практиковать искусство, которое изучил, равно как и показывать свое лицо в большей части города из-за страха нападения. Так что жизнь просто чудесна. Спасибо, что интересуетесь.

Его сарказм заставил Мюрена поморщиться.

– Я уже говорил, что мне жаль, юноша, но ты не оставил мне выбора…

– Не оставил выбора? Да кто бы вообще мне поверил? Вы могли просто со смехом отмахнуться – они бы забыли все сказанное мной через десять минут.

Мюрен покачал головой:

– Парень, члены совета ловили каждое твое слово. И осудили тебя не за это. Я говорил с Гавием после произошедшего, и он заверил меня, что причиной твоего провала стало не мое несогласие с твоими теориями. Он дал мне слово.

– Его слово. – Аларон плюнул. – Слово Люсьена Гавия? – Он вскинул руки. – Вы, должно быть…

Закрой рот хоть раз, Аларон: что сделано, то сделано. Ты заполучил амулет, ты жив, и у тебя есть другие тайны, которые следует хранить.

– Парень, они собирались тебя выпустить; Гавий мне это пообещал. Но неделю спустя ты ударил Эли Беско. Тебе не приходило в голову, что у этого могли быть последствия?

– Но этот жирный подонок…

Мюрен остановил его повелительным жестом:

– Этот «жирный подонок» теперь – исполняющий обязанности губернатора. Совет одобряет выпуск каждого из студентов, и ты это знаешь. Если даже он вполне заслужил твоего удара, а я полагаю, что так и было, тебе нужно было быть умнее. Я не твой враг, пацан, и стараюсь поспособствовать отмене этого решения.

– Много ли пока что толку от вашей помощи? – с горечью заметил Аларон. Юноше стало неуютно, и он начал переминаться с ноги на ногу. – Как бы там ни было, вам есть что мне сказать или я могу идти?