Грамотные люди высоко ценились в Запорожье, потому что «они святое письмо читают и темных людей добру научают». Самые расторопные из них делались войсковыми писарями и нередко, как по своему званию, так и по своему природному уму, играли решающие роли между запорожскими казаками; прозвище «лукавая пысуля» получил один из бывших войсковых писарей, человек удивительно изворотливого ума и изумительной находчивости, Антон Головатый. Огромное большинство войсковых писарей были, разумеется, малороссы, что видно из многочисленных отписок их, в которых встречаются слова и выражения вроде следующих: «Велете разставыть по квартырам слободкы Мачабыловкы»; «Расположили запорожских казаков в Екатерынинской провинцыи винтер фартерамы стороною Орелы со всеми угодиями»; «без причинения в чем лыбо и малейшых тем поселянам обыд, как из ордера его высококняжеского сыятельства видно»; «вашего сыятельства ордер по наносам пыкынерных вашему сыятельству началныков»; «дать о себе знать Екатерининской провинции по-смежно живущим владельцам таковым, скоими надобние чертижи следоватимуть»[1113]. На одном черновом документе, уцелевшем в бумагах сечевого архива, сделана приписка, явно изобличающая происхождение запорожского писаря: «Спробуваты пера и черныла, чи добре буде пысати»[1114].

Но кроме пришлого элемента, дававшего запорожским казакам большой процент грамотных людей, в самом Запорожье были рассадники грамотности, школы; запорожские школы разделялись на школы – сечевые, монастырские и церковно-приходские.

В сечевой школе обучались мальчики, частью насильно уведенные казаками откуда-нибудь и потом усыновленные ими в Сечи, частью самовольно приходившие к ним из Украины и Польши, частью же нарочно привозимые богатыми родителями в Сечь для обучения грамоте и военному искусству и называвшиеся обыкновенно в Запорожье «молодиками». Таких школьников, по показанию одних современников, находилось в Сечи сверх 30 человек; по показанию других – до 80, из коих 30 взрослых и 50 малолетних[1115]; сечевые школьники учились чтению, пению и письму; имели особый, но подобный всему войску общинный строй; располагали общей школьной суммой, бывшей всегда на руках старшего, выбирали из собственной среды двух атаманов – одного для взрослых, другого для малолетних, и по собственному усмотрению или оставляли их на прежних должностях, или низвергали по истечении каждого года; они получали доходы частью от «наказных» отцов, частью за звон в колокола и чтение Псалтири по умершим казакам, за продажу ладана в сечевой церкви, за колядку под окнами сечевого товарищества и поздравление его на праздники Рождества Христова, Нового года и Светлого Христова Воскресения; сверх всего этого сечевые школьники получали известную долю от боевых запасов – свинцу и пороху, – присылавшихся каждогодно из столицы в Сечь на все запорожское низовое войско[1116].

Главным учителем сечевой школы был иеромонах-уставщик, который, кроме своих прямых обязанностей наставника, нес на себе и второстепенные: заботился о здоровье мальчиков, выводил их, в случае повальных болезней, на «свежую воду» в луга, исповедовал и приобщал больных, хоронил умерших и обо всем случавшемся в школе подробно доносил кошевому атаману и вместе с тем пограничному доктору.

Судя по документу 1750 года, размер сечевой школы далеко не соответствовал количеству мальчиков, учившихся в ней; самый двор ее был настолько мал, что дети, собранные сюда «с разных мест, все в куче пребывают»[1117].

Монастырская школа существовала при Самарско-Николаевском монастыре и возникла вместе с первой церковью его, около 1576 года; здесь учились также малолетние и взрослые мальчики и юноши, под руководством самарского иеромонаха; предметами обучения были – грамота, молитвы, Закон Божий и письмо[1118].

Церковно-приходские школы существовали почти при всех приходских церквах запорожского поспольства, то есть подданного или семейного сословия запорожских казаков, жившего в паланках по слободам, зимовникам и хуторам. Феодосий пишет об этом: «Церковь с звонницею, на одной стороне ея шпиталь, а на другой школа составляли необходимую принадлежность всякого православного прихода в Запорожском крае». Некоторые из этих школ назывались специально «школами вокальной музыки и церковного пения» и предназначались для обучения мальчиков музыке и пению; подобные школы были в Сечи и в паланках; так, в 1770 году такая школа переведена была из Сечи в слободу Орловщину на левый берег речки Орели. «Это сделано было с тою целию, – говорит Феодосий, – чтобы среди Запорожья, в центре семейного казачества, поднять и возвысить церковное чтение и пение, чтобы в школе практически приучить молодых казаков, хлопцев, к церковному пению, образовать из них чтецов и певцов для всех вновь открываемых церквей и приходов запорожского края[1119]. Есть много оснований предполагать, что главным действующим лицом в этой орловщинской школе был любимец кошевого Калнишевского, тот знаменитый «читака и спивака», прежде бывший города Переяслава Святопокровской церкви дьячок Михаил Кафизма, которого, как отличного чтеца и певца, в 1766 году Глебов перевел из Переяслава в Елисаветград и определил в певческую должность в качестве капельмейстера»[1120]. Из других школ, сечевой, монастырской и приходских, выходили дьяконы, уставщики и писаря, всегда пользовавшиеся большим сочувствием у запорожских казаков, чем пришлые из других мест в Запорожье.

Из всего сказанного о запорожских школах видно, что в Сечи было действительно «не без грамотных», как выразился в устном ответе Антон Головатый князю Григорию Потемкину; а каков был процент грамотных на неграмотных в Запорожье, можно судить по двум документам, дошедшим до нас: в 1763 году куренные атаманы и некоторые старики «дали в Коше расписку» строго выполнять все порядки внутреннего благоустройства в своем войске и в знак того сделали рукоприкладство, «хто по простоте крестами, а хто может письмом»; тогда на 13 неграмотных в одном курене оказалось 15 грамотных[1121]. В 1779 году, после падения Сечи, когда запорожцы присягали на верность русскому престолу, то из 69 человек, принесших присягу, 37 оказалось грамотных и 32 неграмотных[1122]. Факт – в высшей степени поучительный для тех, которые составили себе представление о запорожских казаках как о гуляках, пьяницах и грубых невеждах: пусть такие люди попробуют найти подобный процент грамотности в массе среднего и даже высшего сословия, не говоря уже о низшем сословии великорусского народа означенного 1779 года.