а этого нельзя… Хочу сама попробовать. [Нет] только уменья. Горит во мне и просится наружу много, много… И разбивается о… неуменье? Правда, Ваня… И «н_е_ _р_а_д_и_в_а» я. Это тоже правда. Без напора. И воли мало. Постоянства в работе, при неуспехе нет терпенья. Что-то от «молодо-зелено», — хотя и не так уж молодо. Что-то «бродит». Кобылица молодая?377 М. б. ты и прав… Я хочу узнать себя! Не для честолюбия, а для того, чтобы узнать, могу ли что дать другим. Я очень издергалась душой. Ах, если бы увидеться с тобой, — все бы сказала… Но, пожалуй, ты-то как раз мне и не судья. Ты же _с_о_з_д_а_л_ меня! Смотреть будешь через свое создание. Хочу И. А. увидеть. Неужели никогда больше не доведется? Хочется исповедоваться у такого, как он. У ног старца молча все выплакать и все открыть… Где старцы? После войны уйду домой, если жива и здорова буду. И, заметь, без всяких предпосылок. Если бы ты знал, какой сон это был! Но я его дам тебе в искусстве, — не иначе! Но знай, что я проснулась от слов: «я понимаю, как „это“ видел Шмелев, почему любил он это, и почему так описал». Я плакала во сне, хотела осушить слезы, чтобы еще разок взглянуть и… когда взглянула, то… все исчезло… Я проснулась.

Я говорила это не сама себе, а кому-то, и потому не «Ваня», а «И. С. Шмелев». Этот сон привиделся мне на утре, между 1/2 8–9 часами. А ночью пела я «на реках Вавилонских»378. Тоже очень пластический сон! Ваня, розы твои чудесны. Посылаю одну, далеко не самую лучшую, ибо та не вошла бы в конверт. Все, полученные мной цветы, уже увяли, — только они стоят нетленны! Обнимаю тебя в них…

[На полях: ] Посылаю укропу свежего, пощипли в суп за мое здоровье!

Не думай искать «Трэфль» для меня! Рассержусь! Серьезно, Ваня!

Ты прав — нужно тебе продолжать, а мне _н_а_ч_а_т_ь. Ну, хорошо, отступи от меня на время, как ни больно. Твори, Ванечек. Я понимаю. Но, увидимся сначала!?

Ну, Ваня, милый, не хватает бумаги опять. Жажду, жду, жду твоего ответа на мое письмо 27-го V. Перечти его и напиши. Или ты его засунул и трудно найти? Поищи! Приезжай, дружок! Я чувствую себя хорошо. Хожу. Берегусь. Мне статья Ивана Александровича о тебе — не новость, я это знала! Он тебя еще и не так хвалил.

Целует тебя твой Оль-Оль

159

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

17. VI.42

Ванечка, счастье мое, мне так тревожно-трепетно: все думаю о тебе. Почему-то трудно собрать себя. Твое письмо от 8-го чудесно. Жду и жду ответа твоего на мое от 27-го V, как ты обещал, а сама не знаю уж, что я там писала.

Я так всколыхнулась вся душой, вся трепещу, горю от одного твоего обещания хлопотать! Приедешь ли? Когда? Господи, чтобы было все благополучно! И… хоть бы мне остаться здоровой! Я так теперь особенно боюсь заболеть, — приедешь, а я хвораю. Вот был бы ужас! Как обидно мне, что возобновилось это: я так хорошо поправлялась. Но, Бог милостив, м. б., теперь пройдет! Я тааак осторожна. Ты спрашиваешь, почему не сплю калачиком, — да все потому же: боюсь вреда почке. Ты не представляешь, до чего я берегусь, и вот… все-таки. Сейчас у меня была «с визитом» сестра Фаси379. Рассказывала, что у нее тоже такое было. Целый год мучилась, но даже доктору не говорила, а только про себя таила. Недавно она тоже очень болела, но только иначе. До чего же надоел холод и дождь. Кажется, никогда не будет тепла. А как хочется! Ты пишешь — «жарища». Если бы она пришла! При солнце вся жизнь лучезарней как-то. Ах, Ваня, неужели мы увидимся?! Мне что-то не верится! Сейчас так хорошо поют дрозды в дождик. А утром какая-то пичужка все кричала: «пиить — пиить!» Будто пить просила. И знала я уж, что будет дождик.

18. VI Продолжаю. Ванюшечка, солнышко мое любимое, единственное! Сегодня так я тобой взволнована. Все думаю о тебе. Как-то ты, что делаешь, что думаешь? Как живешь? Господи, если бы можно было, как бы радостно я тебе всего послала, чего у меня много. Зелень ты достать можешь? Здесь трудно. Но с моего огорода (именно моего) все я имею. Только огурцов и томатов еще, конечно, нет. Все бы я тебе послала! Ах, молочка хорошего, густого! Куры — (тоже мои и мамы) — плохо стали нестись. И надо много доставить яиц государству, хотя и не получали мы карточек на корм им, а от себя уделяли. Боюсь, что не соберу норму. Цыплятишки растут. А кролики умирают, — три уже умерли. Давали какой-то шприц[184]1, но не помогло. Мы прямо исстрадались душой с мамой. Она прямо идти утром к ним боится. Ну, расписалась я о хозяйстве, а совсем это не то, что меня всю заполняет. Я была сейчас у всех этих зверюшек, — потому и пишу! Ванечка, роднушечка ты мой! Что? Что я могу для тебя сделать?? Я так бессильна… и так хочется для тебя что-нибудь сделать! Как счастлива я сознанием, что ты где-то думаешь обо мне! Как недостойна я твоего такого чувства! Розы твои я утром и вечером целую, — они чудесны и… _с_в_е_ж_и!! Сегодня 10-ый день, а они все свежи и благоуханны! Вот, «от сердца»-то! Я выну их сегодня из воды и дам засохнуть. Я сохраню их. Все цветы, которые я получила, уже увяли, только они красуются. Мне масса радости в них, но, Ваня, умоляю тебя, никогда не делай этого больше: не балуй меня, не надо, прошу, это меня так смущает! Пошли один цветочек в письме — довольно! Разве надо эти роскошные траты?? Умоляю тебя, Ванюшечка! А то я буду сердиться! Теперь такое время, что роскошь — грех! Не спрашивай меня ни о каких таких баловствах, — я не отвечу все равно. Не выдумывай искать «Трэфль», — это же я для тебя писала! И шелковых настоящих чулок я теперь тоже не ношу, — это luxus[185] не по времени. Не хочу! Не потому, что не могу достать, а потому, что именно не хочу! Ну, голубчик, не надо! Я каждый день живу тобой… Вчера попробовала твои грушки… Меня убивает, что я не могу тебе ничего послать. Рубашка готова, а послать не с кем! М. б. будет M-me Boudo? Напиши тогда заранее! Или, м. б., ты сам приедешь? Я