жизни… — закатов, прогулок, умной беседы, любви, страсти, глаз любимой, ее движений, ее касаний, ее шепота… ее близких губ..? — Я _в_с_е_ страстно и страшно ценю… я страстный, кипучий по природе… — я — стремителен… жаден до жизни… я не аскет, не нарочитый… — но мигу отдаю миг, а искусству — время. Так было. Да, я многого не выпил, от многого отвернулся, — а сколько не допила, порой и не пригубила Оля! — отдавая мне всю себя! — Я уходил в труд, я «убегал». Да, я приносил — теперь это видно! — жертву… но зато получал и редкое наслаждение, и великую награду, — _в_н_у_т_р_е_н_н_е_ получал. Сегодня, например, попалась мне на глаза статья И. А. о моем «Богомолье»357. И я как бы выпил этот «фиал-гимн»358. Там он сказал о «памятнике нерукотворном». Там он вынес суд и дал мне место… — я был поражен — ка-кое! Чтобы тебя приманить еще больше, приведу маленькую выдержку: из статьи (я сказал бы — «из его „гимна“») «Святая Русь» — II. «„Богомолье“ Шмелева», (ст. 1-ая «Святая Русь» — «„Лето Господне“ Шмелева»). Вот заключительные строки: «Русским художественным актом создана поэма Шмелева: видением сердца, сердечной символикой, глубокомыслием любви, молитвенным созерцанием; а _э_т_о_й_ силе духа подчинились все остальные силы его, в легком творческом согласовании. Прав Горкин: „одной рукой да глазом не сделаешь, тут _д_у_ш_о_й_ _р_а_д_о_в_а_т_ь_с_я_ надо“…»359 — радоваться и любить. И петь.

Эта радость передается и нам. Она передается и всякому, кто не совсем еще, не до конца окаменел и иссох сердцем. Она будет передаваться из поколения в поколение «по всей Руси великой»360, вызывая своим пением ответное пение в душах всероссийских «богомольцев», пробуждая и укрепляя русское национальное самосознание. Нерукотворным памятником будет жить эта поэма в истории русской литературы и русского духа. На великий, скорбный и страшный вопрос — «кто мы? кто мы в истории человечества?» — русские прозорливцы не раз уже давали ответ и Богу, и своему народу, и чужим людям. И ныне, на наших глазах, после всего испытанного и поведанного Иван Сергеевич Шмелев дал новый ответ, по-новому. И ответ этот сразу — _д_р_е_в_е_н, как сама Русь Православная, и _ю_н, как детская душа или как раннее Божие утро! И в этой _д_р_е_в_н_о_с_т_и_ — _и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_а_я_ _п_р_а_в_д_а_ его ответа; а в этой _ю_н_о_с_т_и_ — несравненная религиозная и лирическая _п_р_е_л_е_с_т_ь_ его поэмы.

_Т_а_к_ о России не говорил еще никто. Но _ж_и_в_а_я_ _с_у_б_с_т_а_н_ц_и_я_ _Р_у_с_и_ — всегда была именно такова. Ее прозревали Пушкин и Тютчев. Ее осязал в своих неосуществленных замыслах Достоевский. Ее показывал в своих кратких простонародных рассказах Лев Толстой. Ее проникновенно исповедовал Лесков. Раз или два, целомудренно и робко, ее коснулся Чехов. Ее знал, как никто, незабвенный Иван Егорович Забелин. О ней всю жизнь нежно и строго мечтал Нестеров. Ее ведал Мусоргский. Из нее пропел свою серафическую всенощную Рахманинов36!. Ее показали и оправдали наши священномученики и исповедники в неизжитую еще нами, революционную эпоху. И ныне ее, как никто доселе, пропел Шмелев…

Читая эту книгу, мы слышим духовным слухом, как трио ангельски-детских голосов поет от лица России, за весь наш народ, чудную песнь прежде-освященной литургии: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою»… И верим, и знаем, что воистину «исправится»…[182]362

Ты довольна, Ольгуночка моя, люба моя? Тебе я пропел, _т_е_б_я_ я пропел… — ты ведь — ныне я это _з_н_а_ю! — и есть «живая субстанция Руси». И я люблю тебя, и в тебе — Ее, и в Ней — тебя. Ведь это ты, еще незнаемая тогда, когда писалось «Богомолье», но уже призываемая… Это ты — «молодка» с бусинками, янтариками, «совсем как девочка»363. Ты, Олёночек мой, и в юной Анюте…364 — ну, ты, ты, ты… — и во _в_с_е_м_ «Богомолье» — для меня — ты, _в_с_я_ ты, моя русская девочка, — вся ты — _д_у_ш_а_ _м_о_я. Я писал тебе: «Богомолье» спасло меня. Оля знала это, мучилась моим страданием и укрепляла меня: «пиши, милый… это самое твое святое… как я люблю его!» И я писал… я шел на богомолье… и — дошел. Я его силу знаю, этого моего «нерукотворного памятника». Господь помог. Его Воля. Благодарю Тебя, Господи! Это, Волею Господа, _д_а_р_ мне моего народа, его души, — от недр его. Какое же счастье — быть от недр его! И какое же счастье — творить так радостно, так светло-свято! Я испытал это. Вот почему я хотел бы, чтобы и ты _и_с_п_ы_т_а_л_а_ эту радость-счастье! Хочу, ибо я люблю тебя. Я _с_л_ы_ш_у_ в тебе эту святую, эту непостижимую душевную красоту _б_о_г_о_м_о_л_ь_я. Я слышал ее и в покойной Оле… В ней было это _с_в_я_т_о_е, _н_а_ш_е… было. Оно было и в нашем Сережечке… — о, как бы оно сказалось! Она ушла. Но она передала-отдала меня тебе, Олюша… и тебя — мне вручила. О, ми-лая… нежная моя, голубка! Теперь ты веришь, что я твой, _в_р_у_ч_е_н_н_ы_й… и верящий в тебя. Поверь же в себя, сознай себя.

Оля, когда я говорю, что творчество — жертвенность, это не значит, что все должно быть принесено ему. Остается _в_с_е, только это все, все радости жизни — не главное и не должно заполонять все в человеке, заматывать его и закрывать главного. Я люблю жизнь и ценю и — вижу. Я _п_е_л_ жизнь, ты знаешь, и все прекрасное в ней — и до греховности..! — люблю. Но я и 3/4 не написал бы, если бы, с полной поддержки Оли, не смог бы сокращать себя! Нет, я не дался суете меня замотать. Меня _у_в_о_д_и_л, ограждал от суеты-сует _г_о_л_о_с_ (Божий?) в душе. Но помни: не надо глушить этот «божественный глагол», надо _с_л_у_ш_а_т_ь_ его, надо так чутко слушать и делать, чтобы «шумы жизни» его не заглушали. В твоей душе он поет, шепчет, _з_о_в_е_т, _в_е_л_и_т. Храни его, слушай его. Преодолевай _с_у_е_т_у. Слушай его — и найдешь себя. Берегись «р_а_с_с_е_я_н_н_о_с_т_и». Не растеривай себя на мелочное, — отдавайся этому маленькому — сдержанно. Главное — да не утратится! Мой Илья… — вот отдача. М. б. _с_л_и_ш_к_о_м. Но это же — символ. В творчестве — радости жизни не утрачиваются, а воспринимаются в мигах очень обостренно и порой страстно. Пьяница вольет в себя вёдра вина и не почувствует и 1/10 доли того, что вкусит знающий — в одном бокале!

Я увлекся — и почти не коснулся твоего чудесного письма. Я в следующем письме скажу о многом в нем. Ласточка, целую твои перышки, головку, под крылышками,