class="p1">Иван, а теперь о творчестве: совершенно серьезно: я не думаю ломаться, когда говорю о «бесталанности». Меня самою мучает этот вопрос: отчего, если ты находишь во мне эти творческие силы, отчего я их сама не ощущаю..? Ответь мне, могут ли они все же быть, хоть я их не чувствую. Почему я их не чувствую (веришь). Это меня смущает. Я и не думаю тебе не верить. Конечно, верю, но смущаюсь, почему их не чувствую. Если же я могу, то буду творить радостно. У меня большая задача. И не я себе ее ставлю, «предмет» ищу и т. п., — а она сама дается, настойчиво требуя ее выполнения. И, если, у меня есть дарование, то я перед Богом должна ее выполнить. Я не ищу ни славы, ни даже наслаждения в работе. Пусть только я запечатлею то, что м. б. кому-нибудь, когда-нибудь принесет в тишине пользу. Да, это будет до некоторой степени подражанием тебе, но только потому, что это — сама жизнь. И оба мы берем ее — жизнь, самую сущую. И тут я не буду твоим вором. И это еще давно во мне. Нет, мое детство, жизнь моя — только «проба пера» пусть, — эскизики, а цель моя другая. Не о себе. Каждый отвечает за свое существование и каждый должен сделать вклад в сокровищницу жизни. Какой бы то ни было. Духовными ли, телесными ли детьми. Или дать возможность другому внести, способствовать ему собой. Вот моя «трамбовка» больше меня делает. Она мне время предоставляет, а я-то… жду чего-то…

Кот ловит муху на окне! Забава. Ваня, скоро С. уходит из Arnhem’a. Торопись приехать. Иначе С. не будет там. Мне же лучше, если он еще там. Был ли ты на службе 31-го в церкви и панихиде по «деятелям литературы и искусства»?335 Как ты расцениваешь Коровина в его воспоминаниях о Шаляпине?336 Мне очень нравится, я их раз 5 перечитала, чту-люблю Шаляпина (пусть «дик», но такой гений и до конца волжанин — парень-русак.). Ну, не писатель, конечно, а читается легко.

[На полях: ] Ответь мне о Валентине Горянском. Я спрашивала тебя. Ты его знал? Прочел ты о тр[оянских] героях?

Крещу тебя. Оля

Пишу о том, что черного хлеба нет, а его мне как раз и прислали!

Сейчас утонул один цыплюшка. Безумно жаль. Бойкий такой! «Трамбовка» принесла показать. Вот лежу, а мамы уже рук не хватает. Замучили ее. И зуб болит, непроходно. И все-то мы болеем. Сереже я передала, что ты велел, т. е. «получит, о чем я ему писал»337, на что С. мне сказал: «я никакого письма от И. С. не получал и не знаю, что он имеет в виду».

Я Сереже прочла из твоего письма о бабе, плачущей над несуществующим мальчиком338. Он мне сказал, что это рассказ о. Варнавы339. Вот какие книги твой доктор читал!! Он религиозен? Хохотал С. и над тем, что «скаредом» меня за шоколад зовешь и одобряет, ибо это его девиз — съесть вкусное сразу, чтобы «учуять, что ешь-то». А я берегу как реликвию, потому и не ела. А я не скаред. Посылаю фото340: чтобы убедить, что поправилась. Толстушка стала. Да вот опять бы не сдать! Лошадка же «выдра» с голодного пайка зимы. А маленький-то чудный?

152

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

3. VI.42

7 ч. вечера

Светлая моя Ольгуночка, сегодня получено разрешение на мое чтение. Оно назначено на 21.VI — воскресенье, в 4 ч., а начнется, должно быть в 4 1/2, т. к. русская публика всегда запаздывает. Программу ты знаешь. Зал — Русской консерватории — Conservatoire Russe, 26, Avenue de Tokio. Ты, ведь, упрямка милая, и бесполезно тебя останавливать: знаю, что пошлешь цветы, (а я их публично поцелую, да, да! вскрыв конверт, тоже публично). Эту чудесную интимность мне извинят, надеюсь, — подумают: «до чего же благоговейно признателен читательнице!» Конечно — читательнице, читатель, обыкновенно, цветов не валет и не подносит. Всегда жду твоих писем. Или, думаешь, это ты только любишь получать от меня? Не думай. Поезжай в Wickenburgh, отдыхай _в_с_я! Сегодня иду собрать все справки о поездке. Добьюсь или — разобьюсь. Хочу поставить себе западню на писание «Путей», — как-то _о_б_я_з_а_т_ь_ себя. Как было с 1 частью. Довольна? Ну, приласкай же! Сегодня выясню. Сегодня жарко. Говорят, в Париже уже нельзя найти «Пути Небесные». Олюна, я бы, кажется, всю тебя выпил, — такая жажда до тебя!

Твой Ваня. Целую, люблю, крещу, будь здорова.

К[а]к я т[ебя] х[очу]!

153

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. VI.42

Милый мой Ванюша!

Ты ждешь, конечно, узнать, что со мной, — потому спешу писать. Я еще лежу. Пока что только вчера рано утром вышла старая кровь, вслед за сгустком, закрывавшим, очевидно, все время ранку. Сегодня (пока) ничего не было. На этот раз, если не будет больше ничего, кровоизлияние не сильное. Даже просто маленькое. И я лежу розовая, — правда! Я не ослабла. Ем хорошо и много молока пью. Доктор мой милейший собеседник (но не больше), обещал отдать боны[181] на апельсины, которые ему дали для его малолетних детей. Мы говорили с ним о том — о сем, забывая болезни. Я думаю, что о болезни же надо поговорить с хорошим интернистом и т. д. М. б. мне лучше остаться на исследовании в университетской клинике, хотя бы в Leiden’e. Вот видишь, как ничего я не могу предполагать! Я даже вдруг стала бояться: приедешь ты, а я свалюсь! Ужасно! Ваня, приедешь ты? Сережа, вероятно, в июле уедет из Arnhem’a, кончают работу, а что дальше — неизвестно. Торопись. Конечно, я смогла бы что-нибудь иное придумать, чем Arnhem, но мне он удобней! И я Master’a341 знаю. Он бы тебя хорошо устроил. И хорошо бы кормил. Ну, я ничего не загадываю. Я не знаю, что с собой делать. Какая-то я надорванная струна… Ну, ничего. Все приму. Это — мой крест. Кто же не имеет креста?! Вчера вечером я получила книги. Переплели не по вкусу: жестко, а я хотела, и даже записала у них, что мягко должны. Я набросилась читать их жадно. Взяла «Мери». И так разволновалась, что даже поставила термометр — думала, что жар, так колотилось сердце. Я жара боюсь — он вестник сгустка часто бывает. Все нормально. А только нервы. Я плакала, со стоном. Я не могу… такой ты… все живое сердце! О, какой ты… Все в тебе то же. Ты тот же,