[На полях: ] Твой Ванюрка

Есть хочу… Питаюсь хорошо. У меня сегодня салат и — овсянка, яйцо, варенье, молоко, масло. Завтра — мясо. В 6 часов — на концерт — поет Мозжухин320 — баритон — «концерты нужды». Олюшка, я… тебя… о-чень… так… вот так! — как дети.

Тут капля моей «Сирени», не Гэрлэн!

Твои духи — «Сирень» Гэрлэн — ждут оказии. А бананы — _к_т_о_ отвезет? И чернослив. А печенье — я съел, увы, и в нем был мой портрет.

Что ты за скаред? все еще bonbons au miel?[174] и — шоколад [ешь]? Ай, ты ска-ред! Давно должна была съесть!

Сейчас так играет сердце! Должно быть ты получила мои пасхальные яички. И ты Светла. Красиво, правда? Пусть это будет — все эти дни — наша _н_о_в_а_я_ Пасха! _Н_а_ш_а. Оля, Христос Воскресе! _M_и — _л_а_я..!

Олька, за 40 г. Христос Воскресе — с вербочками, за 41 — с пасхой, за 42 — с храмиком. А надо бы тебе еще — за 42-й с… вербой-розгой! При-шлю! — если опять начнешь _н_а_в_о_р_а_ч_и_в_а_т_ь! Я грежу этими пасхаликами! И скучно без них. Но они у тебя — значит — и у меня.

Оля-Оля! Как вспомнишь, сколько ты сил отдала на «трепыханья», на укоры и на муки свои за зиму! Это все должно было уйти на творчество!

А я… чем я погрешил?! Я же спохватился… и молил! Ну, этого не должно быть больше. Как я тебя жалел! Молю тебя. Целую. Твой, твой Ваня

[Приписка: ] Прошу г. цензора простить мне этот добавок к положенным 4 стр. письма, но это изречение из книги немецкого автора («По Индии» — Вальдемара Бонзельса)321.

Оля, вот одно из самых ясных, по-моему, определений «таинственного». Правда?

«Мистическое — не мрак, не неясность и не грозная фантастика непонятных или таинственных явлений: мистическое, в глубинном значении этого слова, есть лишь достоверность _в_е_ч_н_ы_х_ истин по ту сторону нашего познания» (стр. 58. — «По Индии», Вальдемар Бонзельс).

Твой Ваня

143

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

15. V.42

Олюша, прости мне оба письма, от 14-го и 15-го322, они внутренней _с_и_л_о_й, моим бунтованием могут волновать тебя, а это тебе _п_о_к_а, до полного выздоровления, — м. б. вредно. Я не сдержал себя, я так ярко чувствую тебя, и _т_а_к_ _в_и_ж_у… — прости, птичка.

Помолись, — и все пылкое отойдет. Этот «сухой огонь»… — надо его мне в себе гасить… — и так это трудно. Нет, я жду, жду твоих жгучих, твоих зовущих писем — всей твоей открытости. Хоть это дай мне! Твой Ваня

Сколько буйного нашептал бы тебе, но это невозможно в письме! из _э_т_о_г_о_ ты видишь, что я здоров. И — ты, да?..

144

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

16. V.42

На твое письмо — 7–8.V323, роднушка-Олюша, — в нем и тоска, и радость, и отчаяние. И все это — и во мне, и так мне все понятно. Но нет отчаяния. Верь, Олёк: не только, даст Бог, увидимся, — и м. б. очень скоро! — но, я надеюсь, и жизни сольем в одну, и будем вместе. Иначе не мыслю. Молюсь о чистом счастье с тобой. Молюсь. Молись и ты, голубка. Такой близости душевной, как у нас с тобой, такого понимания друг друга, такого проникновения друг в друга я не знал, не знаю… — теперь _з_н_а_ю, познал. Я живу только этим — надеждой на жизнь с тобой! Оля, ты пишешь: только увидеться, я не буду тебе обузой… и проч. Ты и сама этому не веришь: ты знаешь, не можешь не чувствовать, что только ты для меня — свет и счастье. И нет высшей радости, как — ты со мной — и — навсегда! Ты это знаешь, сердце твое не может _н_е_ _с_л_ы_ш_а_т_ь_ этого. Я тебя всегда чувствую, — Ты — это я, и я — это ты. Какая радость так любить, так понять, так быть взятым! Нареченная моя! Неизреченная! Невеста моя, жена моя! Будь же _т_и_х_а, молитвенно-покойна. Ты во мне всегда. Твой Ваня

Не томись. Жалей себя хотя бы ради меня.

11 ч. вечера Я слышу тебя, молюсь с тобой, за нас, за _в_с_е. О, какие нашел слова моей молитвы о нас!

145

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

Среда, 20.V.42

Ванюша, родной мой, и сегодня ничего от тебя нет. Я очень тревожусь. Здоров ли ты? Еду сама в Утрехт сейчас и отправлю заказным тебе, чтобы скорее получил. Умоляю тебя, хоть 2 слова пиши о здоровье, если тебе трудно писать. Сознание того, что ты м. б. с собой в разладе, что ты не радостен, меня терзает. Не знаю, что бы я могла сделать, чтобы согреть тебя. Порой отчаиваюсь я от своего этого бессилья. Ну что я значу тебе, если не в силах тебя ободрить!? Ванюша мой милый, солнышко мое, просияй же! улыбнись мне! Останься светлым! Напиши мне тотчас же и срочно, когда твой вечер точно и адрес зала! Мне хочется это знать!

Не могу писать, — так я взвинчена тревогой о тебе. Чудный день, солнце, цветет все! Радостно. А у меня сердце рвется на части: о тебе ничего не знаю.

Вчера получила письмо от брата Арнольда324, тот, увидя меня (недели 2–3 тому), «ужаснулся» (видимо), что мой «вечный» румянец пропал. Я это слышала от других, кому он рассказывал. Вчера пишет, что он с Сережей на днях виделся и обо мне они решали, что бы мне такое к рождению придумать. И решили, что подарят мне поездку на отдых, дней 10, около Arnhem’a. Умоляют принять, «чтобы возвратить прежний вид и окрепнуть». Я не поеду. Никуда не поеду без тебя. Или, если поеду, то только посмотреть, где лучше тебя устроит.

Между прочим, К[ес] пишет, что он уже справлялся об Hotel’ях и узнал, что нужно заранее условиться, т. к. в этом году все приморские курорты будут пустовать, а публика в эти края хлынула.

Умоляю тебя: Ванюша, узнай когда тебя пустят! Тебе необходимо встряхнуться! Увидишь, что сам доволен будешь! Ну, впрочем, не хочу ныть, приставать, неволить. Желание мое, надежду, все, чем дышу я, — ты знаешь! Не хочу подвергать тебя неприятному, не буду упрекать, если почему-то ты все-таки «не хочешь», не можешь. Я не неволю тебя ни в чем! Будь только радостен, Ваньчик! По себе знаю, как гнетет все в таком состоянии «опустошенности», и потому не пристаю. Но только тихонечко прошу, чтобы ты знал,