– Да, похоже на то, – согласился чужак. Вид у него был слегка озадаченный, но все равно самодовольный. – И все-таки у меня было немало других, имевших железное алиби и безупречную репутацию. При явных уликах и показаниях многочисленных свидетелей алиби и репутация не стоят и ломаного гроша. Люди слепы к тому, что лежит за пределами их восприятия реальности. Вы не должны были меня разыскать. Не должны были даже догадаться о моем существовании, каким бы крепким ни было его алиби. И все-таки вы догадались. Потому что я пришел к зданию суда?

Ральф ничего не сказал. Холли уже спустилась с последней ступеньки и встала рядом с ним.

Чужак вздохнул.

– Да, тут я сглупил. Надо было подумать о телекамерах, но я был слишком голоден. И все же я мог бы и потерпеть. Получается, жадность меня погубила.

– А также чрезмерная самоуверенность, раз уж зашел такой разговор, – сказал Ральф. – Чрезмерная самоуверенность порождает неосторожность. Тебе это скажет любой полицейский.

– Да, наверное, так и есть. Но я думаю, что все равно смог бы уйти безнаказанным. – Чужак задумчиво посмотрел на бледную седую женщину, стоявшую рядом с Ральфом. – Вот кого надо благодарить за мое нынешнее положение. Холли. Клод говорит, что тебя зовут Холли. Что заставило тебя поверить? Как ты сумела уговорить сразу нескольких современных мужчин, не верящих ни во что, что лежит за пределами их пяти чувств, приехать сюда? Ты что-то знаешь? Ты встречала еще кого-то, подобного мне? – В его голосе явственно слышалось возбуждение.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы отвечать на твои вопросы, – сказала Холли. В одной руке она держала фонарик, другую спрятала в карман пиджака. Фонарик был выключен; единственный свет шел от торшера. – Мы пришли тебя убить.

– Даже не представляю, как вы собираетесь это сделать… Холли. Будь мы только вдвоем с твоим другом, он, возможно, рискнул бы и выстрелил. Но почему-то мне кажется, что ему не захочется рисковать и твоей жизнью тоже. А если кто-то из вас попытается драться со мной врукопашную, вам меня не одолеть даже вдвоем. Я для вас слишком сильный. И как мы уже выяснили, ядовитый. Да, даже в нынешнем ослабленном состоянии.

– Сейчас мы в тупике, – сказал Ральф, – но это ненадолго. Хоскинс ранил лейтенанта Юнела Сабло из полиции штата. Ранил, но не убил. Юн уже вызвал подкрепление.

– Неплохая попытка, но мимо, – сообщил чужак. – Мобильной связи здесь нет на шесть миль к востоку и на двенадцать к западу. Думаешь, я не проверил?

Ральф на это надеялся, хотя и не слишком рассчитывал. Но у него в рукаве был еще один козырь.

– Хоскинс взорвал машину, на которой мы сюда приехали. Она горит, идет дым. Много дыма.

Он впервые заметил, как на лице чужака промелькнула тревога.

– Это меняет дело. Мне придется бежать. В моем нынешнем состоянии это будет непросто и очень болезненно. Если ты пытался меня разозлить, детектив, у тебя получилось…

– Ты спрашивал, не встречала ли я кого-то вроде тебя, – перебила его Холли. – Нет, точно такого же не встречала… но Ральф точно встречал. Да, ты умеешь менять обличье и крадешь память людей, и из глаз у тебя бьют лучи, но по сути ты – самый обыкновенный сексуальный садист и педофил.

Чужак дернулся, как от удара. Похоже, он даже забыл о горящей машине, посылающей дымовые сигналы в небо.

– Это смешно, оскорбительно и неверно. Чтобы жить, надо питаться. У меня своя пища, у вас – своя. Вы, люди, спокойно едите мясо коров и свиней, специально разводите их на убой. А для меня люди – те же коровы и свиньи.

– Врешь. – Холли сделала шаг вперед. Ральф попытался ее удержать, но она стряхнула с плеча его руку. На ее бледных щеках расцвели два лихорадочных красных пятна. – Твоя способность менять обличье, способность казаться не тем, кто ты есть – не тем, что ты есть, – гарантирует доверие окружающих. Ты мог бы выбрать любого из друзей мистера Мейтленда. Ты мог бы выбрать его жену. Но ты выбрал ребенка. Ты всегда выбираешь детей.

– У них самое нежное мясо! Ты ни разу не ела телятину? Или телячью печень?

– Ты не просто их ешь, ты поливаешь их спермой. – Холли с отвращением скривила губы. – Ты кончаешь прямо на них. – Она издала такой звук, словно ее сейчас вырвет.

– Чтобы оставить ДНК! – крикнул чужак.

– Можно было бы оставить ее как-нибудь по-другому! – крикнула Холли в ответ, и со сводчатого потолка гулкой пещеры сорвался еще один кусок сталактита. – Однако ты не суешь в них свою штуку. Не потому ли, что ты импотент? – Она подняла указательный палец и согнула его крючком. – Да? Я права? Я права?

– Замолчи!

– Ты выбираешь детей, потому что ты педофил, который даже не может орудовать собственным членом, и поэтому тебе приходится прибегать к…

Чужак бросился к ней. Его лицо исказилось от ненависти, и теперь в этом лице не осталось ничего от Клода Болтона или Терри Мейтленда; это было его собственное лицо, такое же черное, страшное и беспощадное, как те каменные глубины, где нашли свою смерть близнецы Джеймисоны. Ральф поднял пистолет, но Холли встала на линию огня, прежде чем он успел сделать выстрел.

– Не стреляй, Ральф, не стреляй!

Еще один кусок сталактита – и довольно большой – обрушился на раскладушку и холодильник чужака. Каменные осколки разлетелись по гладкому полу, искрясь вкраплениями минералов.

Холли достала что-то из оттопыренного бокового кармана пиджака. Длинную белую кишку, как будто набитую чем-то тяжелым. Одновременно Холли включила фонарик и направила ультрафиолетовый луч в лицо чужака. Он поморщился, рявкнул и отвернулся, продолжая тянуть к Холли руки с татуировками Клода Болтона. Она замахнулась белой кишкой и со всей силы ударила. Удар пришелся прямо в висок.

То, что Ральф увидел потом, наверняка будет сниться ему в кошмарах еще много лет. Левая часть головы чужака провалилась внутрь, будто была полой и слепленной из папье-маше. Карий глаз чуть не вылетел из глазницы. Чужак упал на колени, и его лицо потекло, словно сделавшись жидким. За считаные секунды по нему пронеслось около сотни стремительно сменявших друг друга черт: низкие лбы и высокие лбы; кустистые темные брови и тонкие, едва различимые светлые; глубоко посаженные глаза и глаза навыкате; тонкие и широкие губы. Зубы выпячивались и уходили обратно; подбородки выпирали и сглаживались. Но последнее из этих лиц – то, которое удержалось дольше всех, почти наверняка настоящее лицо чужака – оказалось совершенно непримечательным. Такие лица мы видим в толпе ежедневно, скользим по ним взглядом и мгновенно забываем.

Холли ударила еще раз, теперь – по скуле, превратив это невыразительное лицо в жутковатый скомканный полумесяц, напоминавший картинку для детской книжки, нарисованную сумасшедшим художником.

В итоге он просто никто, подумал Ральф. Никто и ничто. Тварь, принимавшая облик Клода, и Терри, и Хита Холмса… полный ноль. Пустота. Только фальшивые фасады. Только сценические костюмы.