сказал Керней с улыбкой, — ваши сигары, действительно, превосходны.

— Я в восторге, что оценили их по достоинству, — ответил монах, — они и должны быть хороши ввиду их стоимости. Но прошу вас об этом не думать и курить, сколько пожелаете, они мне ничего не стоили. Это контрибуция, предложенная монастырю.

Слова эти сопровождались улыбкой, вызванной, вероятно, каким-нибудь воспоминанием, связанным с сигарами.

«Значит, вынужденная контрибуция», — подумал ирландец, на которого слова Риваса произвели неприятное впечатление.

Техасец еще не дотрагивался до сигар, и, когда ему предложили их жестом, он сказал Кернею:

— Скажите ему, капитан, что я предпочел бы трубку, если таковая у него найдется.

— Что говорит сеньор Крис? — спросил мнимый аббат.

— Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.

— О, un pipa, Грегорио!.. Грегорио! — закричал Ривас вслед удалявшемуся дворецкому.

— Не беспокойтесь, — заметил Керней. — Крис Рок, удовольствуйтесь сигарой, не надо быть очень требовательным.

— Я сожалею, что заговорил об этом, — ответил техасец, — буду вполне доволен сигарой, в особенности если мне разрешат пожевать ее. Мой желудок давно просит табачку.

— Возьмите сигару и жуйте се сколько хотите…

Воспользовавшись позволением, техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся кусать ее, как сахар, к немалому удивлению Риваса, который, однако, не сделал ни малейшего замечания. Крис Рок жевал и курил поочередно, так как дворецкий появился вскоре с трубкой.

Ривас, в свою очередь закурил сигару и дымил, как паровоз. Курящий монах производит всегда и всюду очень странное впечатление, но так как в настоятеле монастыря горы Адхуско никто и не предполагал найти анахорета, то и удивляться было нечему. Сев рядом с Кернеем и устремив взор на развертывающийся перед ним вид, он сказал своему гостю:

— Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?

— Великолепно, чудесно! Я никогда не видел ничего величественнее и разнообразнее.

— Возьмите бинокль, — сказал монах, — и рассмотрите картину детально.

Он подал Кернею бинокль, который тот и подстроил по своим глазам.

— Видите вы Педрегаль? Вон там у подножия горы, его можно отличить по его серому цвету.

— Конечно, — ответил Керней, — я вижу даже чащу, по которой мы пробирались.

— Теперь взгляните направо, видите ли дом среди полей?

— Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Потому что этот дом представляет для меня особый интерес. Как вы думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы, впрочем, сказать, кому он принадлежал или кому он должен бы был принадлежать.

— Как могу я это знать? — спросил Керней, находя этот вопрос довольно странным.

— Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои неоспоримые права на эту собственность, она тем не менее была у меня отнята и отдана нашему бывшему хозяину, начальнику Аккордадской тюрьмы в виде награды за его измену стране и нашему делу.

— Какому делу? — спросил ирландец, откладывая в сторону бинокль. Услышанное заинтересовало его более того, что он видел.

«Стране и нашему делу». Вот слова, которые нельзя ожидать от монаха или разбойника. Дальнейшее доказало окончательно, что он не был ни тем, ни другим.

— Дело, за которое готовы пожертвовать жизнью я и все, кого видели вы в трапезной, ясно из провозглашенного мной тоста: «Patria у libertad».

— Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.

— И удивлены, не правда ли, amigo?

— Говоря откровенно, да.

— Меня это не удивляет. Ваше желание разгадать все виденное и слышанное вполне естественно. Настало время все объяснить вам… Закурите же другую сигару и выслушайте меня.

Глава XLV

ПАРТИЗАНЫ

— Попробуйте эту манильскую сигару. Многие предполагают, что привозимые с Кубы самые лучшие. Это заблуждение. По-моему, некоторые, выделываемые на Филиппинских островах, гораздо лучше гаванских.

Керней, действительно, всегда слышал, что гаванские сигары самые лучшие. Закурив теперь манильскую, он должен был признать, что она превосходит все, какие ему приходилось когда-нибудь курить.

— Вы, вероятно, заметили, что монахи моей обители не принадлежат к слишком строгому ордену, и, может быть, вы даже заподозрили, что они совсем не монахи? Все они военные и, исключая двух-трех, все офицеры и люди из хороших фамилий. Последняя революция, предав нашу страну снова тирании Санта-Анны, разогнала их; большинство из них — изгнанники, как и я, и головы их оценены.

— Вы, значит, не разбойники?

Слова эти были сказаны необдуманно, сорвавшись невольно с языка Кернея. Монах, вместо того чтобы обидеться, разразился смехом.

— Разбойники, amigo mio? Кто это мог сказать вам?

— Простите, сеньор, — вскричал сконфуженный Керней, — вас называли так в тюрьме, хотя я этому никогда и не верил.

— Спасибо, сеньор, — заметил Ривас. — Я принимаю ваши извинения, хотя они в некотором отношении излишни. Мы пользуемся такой репутацией у наших врагов, и, признаюсь, не без причины.

Последняя фраза возбудила опять беспокойство в Кернее, он, однако ничего не сказал.

— Карамба! Конечно, — прибавил Ривас, — мы действительно кое-что награбили, иначе я не мог бы вам предложить ни такого хорошего завтрака, ни таких дорогих вин. Взглянув вниз, вы увидите Пуэбло Сен-Августина и за его предместьями большой желтый дом. Оттуда-то и взяты наши последние запасы вина, сигар и всего остального. Вынужденная контрибуция! Но не думайте, что это сделано без основания. Уплативший нам эту дань — один из наших злейших врагов. К тому же это была месть, оправдываемая обстоятельствами. Я уверен, что вы согласитесь со мной, когда узнаете подробности.

— Я теперь все понял, — ответил успокоенный Керней, — и прошу извинить нас.

— Весьма охотно, да и почему мне обижаться, что вы приняли нас за воров? Я думаю, что многие, которых мы посетили, того же мнения.

— Можете ли объяснить мне, зачем вы носите монашеское облачение?