только свой долг… Ха-ха-ха!

Смех Пепиты не смутил Хосе, этот поцелуй, так долго желанный, подавал ему надежду стать, наконец, счастливым супругом Пепиты.

Глава XLII

СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ

— Где я, черт возьми?

Таков был вопрос, который предложил сам себе Керней, проснувшись на другой день после вполне удавшегося побега. Он лежал на походной кровати, устланной пальмовыми листьями, вместо одеяла он был покрыт плащом, взятым из кареты дона Игнацио. Четырехугольная комната имела не более девяти футов в длину и ширину. Вместо окна — лишь небольшое круглое отверстие, без стекол и ставней.

Протерев глаза, чтобы удостовериться, что он не галлюцинирует, Керней садится на свое ложе и начинает рассматривать комнату и ее обстановку. В ней вместо мебели стоит один только стул, на котором лежит пара пистолетов и его собственная шляпа, более ничего, если не считать стоящих на полу сапог и рядом с ними бутылки с воткнутым в горлышко огарком. Накануне, изнемогая от усталости, он моментально заснул, не оглядев даже комнаты.

— Что за странная конура! — сказал он. — Она похожа на каюту или на тюремную камеру!

Однако замеченные им изображения святого, кресты и всевозможные образки навели его на другую мысль.

— Это, должно быть, древний монастырь, — сказал он себе, — я слышал, что в Мексике выбирали в прежние времена самые недоступные места для постройки монастырей. Есть ли еще здесь монахи? — подумал он, вспомнив встреченных им накануне двух людей в монашеском облачении. — Во всяком случае, — думал он, — странно, что капитан может быть настоятелем монастыря. Но если члены этой обители согласятся приютить нас, я буду им более чем благодарен.

Он растянулся снова на своем ложе, обводя комнату глазами. На белых, оштукатуренных стенах виднелись кое-где плесень и длинные желтые потеки, указывавшие на сырость, одним словом, если это и был монастырь, то время его процветания, очевидно, давно прошло.

Предаваясь этим размышления, Керней вдруг заметил, что кто-то стоит в полуоткрытых дверях комнаты. Повернув к нему голову, он видит человека, одетого в длинную рясу, в сандалиях на ногах, его голый череп чуть окаймлен бахромкой волос, четки, распятие, клубок — все указывает на его принадлежность к монашеству.

— Я пришел узнать, как сын мой провел ночь, — сказал монах, заметив, что Керней не спит. — Надеюсь, что свежий горный воздух, так отличающийся от того которым вам приходилось дышать столько времени, способствовал ему?

— Да, — ответил ирландец, — я спал превосходно, не запомню даже, когда я так хорошо спал. Но где ж…

Он встал с постели и начал рассматривать монаха. Узнав его, он так поразился, что не мог продолжать говорить. Однако Керней не ошибался, это тот самый человек, с которым он провел столько печальных дней в близком общении.

— Ах, это дон Руперто Ривас! — вскричал Керней совсем другим тоном.

— Я самый, сын мой, — ответил монах с тем же смиренным видом.

Керней, разразившись смехом, воскликнул:

— Вот уж в ком я никогда не заподозрил бы монаха.

— Ах, дон Флоранс, в Мексике нам приходилось иметь по нескольку тетив для лука и не одну крышу, под которой мы могли бы укрыться. Вчера я был таким же узником, как вы, а сегодня вы видите меня настоятелем монастыря. Впрочем, прошу извинения, я забываю обязанности хозяина. Вы, должно быть, страшно голодны, и, кроме того, вам не помешает заняться туалетом. Грегорио, — позвал он дворецкого, — все ли вы приготовили? Есть ли в уборной свежая вода и чистое белье? Проводите туда сеньора и предложите ему свои услуги, я попрошу вас только не очень мешкать с завтраком, так как братья не любят ждать. Hasa luego[14].

Произнеся это короткое приветствие он ушел, оставив Кернея с дворецким, который повел его в комнату, где находились умывальник, полотенца и другие принадлежности для умывания. Все было очень просто, но показалось роскошью Кернею, лишенному столько времени всего необходимого. Надев костюм ранчеро, поданный ему дворецким, он последовал за ним в столовую.

Идя по коридору, он уже издали услыхал шум голосов. Ривас предупредил Кернея, что тот увидит многочисленное общество. Действительно, в трапезной было человек тридцать, одетых в монашеские рясы.

Посреди большой комнаты стоял длинный стол, окруженный скамьями и стульями. По расставленным в беспорядке бутылкам, стаканам можно было догадаться, что трапеза, служившая и завтраком, и обедом (так как было позже одиннадцати часов), подходила к концу.

Молодые индейцы, одетые немонахами, ставили на стол блюда, которые подымались и спускались через трап, сообщавшийся с кухней, откуда шел очень аппетитный запах. Керней сейчас же все заметил. За столом сидели группами, самая многочисленная собралась около человека громадного роста. Это был Крис Рок, имевший, по-видимому, большой успех среди своих новых знакомых; по их оживленным и насмешливым лицам видно было, что они заставили его разговориться.

Но Керней был вполне уверен в своем старом друге. В то время как он удивлялся веселому выражению лиц, выражению, не особенно подходившему к рясам, в комнату вошел настоятель представивший Кернея братьям.

— Hermanos, — сказал он, — это сеньор дон Флоранс, нуждающийся в гостеприимстве монастыря.

Все встали, протягивая ему руку. Однако нельзя было терять времени на любезности. Новые блюда, поставленные на стол, привлекли внимание братии. Настоятель, сев посередине, посадил Кернея около себя. Соседом Криса Рока был монах, по-видимому, одного из начальствующих лиц в монастыре.

Хрусталь и столовое белье были не особенно тонки, но зато яства не оставляли желать ничего лучшего. Мексиканская кухня — лучшая во всем мире, она превосходит древнюю испанскую, основу современной французской кухни, этим превосходством она обязана, впрочем, многим туземным произведениям. Монахи любили, по-видимому, хорошо поесть, так как блюдо следовало за блюдом. Некоторые блюда Кернею приходилось есть первый раз в жизни.

Теперь он понял, почему остатки обеда составили им накануне такой плотный ужин. Что касается вин, то они отличались и качеством, и количеством.

Некоторые мнения, высказанные монахами, поразили его. Но каково же было