Следующим утром около десяти он постучал в двери с табличкой «Беатрис». Голубые буквы по белому фону вызывали только морские ассоциации, и казалось, никакого отношения к Ингриде не имели.

– Беа еще валяется, – сообщила ему Мира.

– Но ведь не спит! – упрямо произнес Клаудиюс.

– Нет. Беа, ты встанешь? – крикнула, обернувшись внутрь комнаты, молодая чешка.

– Это МакКлауд? – донесся из-за приоткрытой двери голос Ингриды. – Пускай меня позовет громко!

– Беатрис! – выкрикнул Клаудиюс, и во рту возникло такое ощущение, будто он сломал язык. Таким неестественным показалось ему это имя.

– Еще раз! – попросила Ингрида.

– Беатрис, пошли гулять!

– Хорошо, уговорил! Через пятнадцать минут внизу! – прозвучало из-за спины Миры.

Мира улыбнулась и закрыла дверь.

Небо отдало часть своей воскресной синевы морю. А солнце эту синеву разбавило желтым. Все казалось теперь ярким, радостным. Так, наверное, и должно быть в воскресенье, в каждое воскресенье. Так думалось Клаудиюсу, пока он стоял на утесе над песочным пляжем, над морем, отступившим метров на сто от черты прилива.

Клаудиюс знал, что прилив уже начался, что скоро море приблизится к городу и останется на этом месте до вечера. А потом опять начнет откатываться назад.

Иногда, когда он просыпался слишком рано, Клаудиюс выходил и гулял по оголившемуся дну, внимательно глядя себе под ноги. Со дна он уже поднял немало кусков рыбацких глиняных курительных трубок. Поднял и принес в комнату. Они теперь украшали узкий подоконник. Там же, среди этих глиняных белых осколков прошлого рыбачьего быта, лежала найденная им старая железная вилка. Зубья ее были покрыты ржавчиной, но фигурная костяная ручка удивляла тонкой, аккуратной и хорошо сохранившейся резьбой.

– Ну что, сначала хочешь проведать «Морриса»? – спросила Ингрида.

Клаудиюс кивнул.

Они доехали на автобусе до Херн Бэй. Пластиковое ведро и щетка для мытья машины хранились теперь прямо в багажнике сзади. Деревянная рама багажного отсека «Морриса Майнора» открылась, как дверца в шкафу. Клаудиюс вылил полбутыли воды в ведро, принялся мыть машину. Ингрида отошла и незаметно сфотографировала его за этим занятием. Она так и стояла в стороне, метрах в двадцати, пока машина не заблестела и пока задняя деревянная дверца машины не захлопнулась.

– Ну все, ритуал закончен! – сообщил Клаудиюс ей, оглядываясь на блестящую чистенькую машинку.

– Из тебя бы вышел неплохой отец, – игриво произнесла Ингрида.

Клаудиюс попытался понять, шутит ли она или говорит серьезно. И не понял.

– Куда поедем? – спросил.

– Давай в Морекомб! Говорят, там красивая набережная!

Уже на втором этаже даблдекера, глядя на карту Кента с линиями автобусных маршрутов, он задумался: насколько еще хватит этого Сада Англии для их совместных прогулок, для их маленьких открытий в этом действительно очаровательном полусказочном графстве Кент? Он смотрел на линию берега, на точки городков и сел и надеялся, что на этой карте помещается далеко не все, что ее можно открыть для себя, куда можно приехать вдвоем. До Морекомба оставалось еще шестнадцать миль. Ингрида внимательно смотрела в окно. Ему захотелось привлечь ее внимание.

– Знаешь, как я черного кролика назвал?

– Как? – обернулась она.

– Ингридой.

– А что будешь делать, если его купят? – усмехнулась она.

– Тогда назову Ингридой другого кролика.

– Клонирование имени – дело неблагодарное! – хихикнула Ингрида. – Но это твое дело. Твои кролики и твое дело! Ты, кстати, уверен, что черный кролик – девочка?

Клаудиюс отрицательно мотнул головой.

– Какая разница, – пожал он плечами. – Какая кролику разница, как его назвали?

– Думаю, что ты прав! – наигранно серьезно произнесла Ингрида.

Андрюс уже два дня не выходил на улицу. Просто не было желания. Первая неделя их пребывания в Лилле подходила к концу. Барби успела за последние два дня заработать пятьдесят евро, но дались ей эти деньги нелегко. Николь, должно быть, уговорила трех своих подружек-пенсионерок дать молодой девушке заработать, убирая их квартиры. Три квартиры два раза в неделю по семь евро в час. Две совершенно нормальные и даже своим уютным внутренним миром поднимающие настроение. И одна – совершенно заброшенная, захламленная и этим входящая в полное противоречие с хозяйкой – восьмидесятилетней Анн, чуть сгорбленной, но следящей за собой и даже пользующейся духами и кремами. Воздух в квартире у Анн был настолько спертым, что Барбора сразу прошла на кухню проверить плиту. Подумала, что пахнет газом. Плита у Анн оказалась электрической. Барби открыла на кухне окно и хотела было пойти открыть окна в комнате, но хозяйка сразу окно закрыла и показала жестом, что очень боится сквозняков. Эта квартира, если поставить целью привести ее в порядок, очистить от пыли и от всего ненужного, обеспечила бы Барбору работой на пару недель. Но эта мысль Барбору не порадовала.

Утром за завтраком она выглядела все еще уставшей, такой же, какой вернулась в квартиру Николь вечером накануне.

Андрюс молча жевал багет с вишневым джемом и запивал чаем.

Николь, безуспешно попытавшаяся завести легкий разговор о погоде, ушла потом в какие-то собственные мысли.

Андрюс наблюдал краем глаза за хозяйкой. Ему показалось, что Николь о чем-то забеспокоилась и при этом несколько раз посмотрела на Барбору.

– Я на вечер что-нибудь вкусное приготовлю, – неожиданно пообещала она голосом строгой учительницы. – И мы за ужином поговорим!

Андрюс вспомнил, что всю жизнь Николь проработала в школе для трудных детей. Понял, откуда вынырнула эта ее интонация. Понял, что увидела хозяйка дома в них сейчас именно трудных детей, с которыми надо работать. Она ведь и так уже «работает» с ними со дня отъезда Франсуа назад в Париж. За эти дни он уже слышал в ее словах плохо скрытые мудрые советы или объяснения, которые должны были бы его самого подтолкнуть к правильному выводу. А тема разговоров не менялась, оставалась прежней – их с Барборой будущее.

Барбора через полчаса отправилась в квартиру старушки Анн, продолжать наводить там порядок.

Андрюс, оставшись один, заскучал. Послонялся по гостиной, снова присел за стол, уже убранный после завтрака. Поднялся на второй этаж в их временную спальню, где на столике-трюмо лежала открытка с адресом офиса благотворительных клоунов. Покрутил ее в руках – уже в который раз.

– Почему они тут все на бесплатной помощи повернуты? – спросил сам себя растерянно и тут же уставился на свое отражение в зеркале столика-трюмо. Зеркало и отразило его растерянность.

Мысль о том, что делать ему в Лилле нечего, уже не вызывала на губах воображаемый вкус горечи. Эта мысль просто трансформировалась в факт. Факт, который существовал как бы отдельно от того человека, которого он касался. Но игнорировать его при этом не получалось. Он ходил следом за Андрюсом по спальне, он спустился за ним следом в гостиную и вместе с Андрюсом в очередной раз подошел к окну, за которым хоть и не шел дождь, но ничего радостного или отвлекающего от мыслей даже человек, обладающий двухсотпроцентным зрением, увидеть бы не смог. Скучная улица, одинаковые дома, одинаковые окна, за одним из которых живет пенсионер Бернар – верный друг Николь, – поднимающийся всегда спозаранку и именно из-за этого отправляющийся через день в булочную, до которой десять минут ходу. Андрюс знал, казалось, все, что можно было знать об этой улице. Большего знать не хотелось. И выходить из дома на эту улицу не хотелось. И оставаться в доме желания не было.