Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они дружили между собой и вместе с тем были очень разные, крайне непохожие один на одного[1691]. Раньше других я узнал Хвылевого. Я еще помню его по 1920 году, когда он приходил в Харьковский клуб «Коммунист» на Московскую улицу, № 20 и читал мне свои стихи, написанные по-русски. Вскоре он отказался от этих своих русских стихов, почувствовал, что ему ближе и роднее украинский язык. Сосюра, с которым я вскоре познакомился, тоже попеременно писал стихи то на русском, то на украинском. Оба они неплохо владели русским стихом и любопытно, что первый перевод Сосюры на русский язык был сделан Хвылевым, в свою очередь, Сосюра тогда же перевел на русский стихотворение Хвылевого «За гранями зима»[1692]. Что же касается Майка Йогансена, то он, сын обрусевшего датчанина[1693] и матери украинки, великолепно владевший русским, немецким, английским, латинским, древнегреческим языками, на моей памяти[1694] писал стихи по-украински и только по-украински.
На эту тему и состоялась у меня беседа с Йогансеном. Я спросил его, почему он, владеющий столькими языками, пишет стихи на украинском и только на украинском языке. На это Йогансен ответил, что хотя шкала ценностей языков может быть разной… лучшим языком для каждого становится тот, на котором он лучше всего может выразить самое значительное, что есть в его душе. А таким языком для него, Йогансена, был и остается язык его [родной матери, язык Шевченко и Тычины, больших неисчерпаемых возможностей][1695].
Я твердо помню до сих пор эти слова замечательного человека, Майка Йогансена, обогатившего послеоктябрьскую украинскую литературу самым лучшим, что он нес в своей душе…
Письма
1. А. И. Белецкий к П. Н. Сакулину. 18 октября 1921 года[1696]
Глубокоуважаемый Петр Никитич,
Пользуясь случаем, через свою ученицу Бэлу Павловну Ярославскую, по семейным обстоятельствам вынужденную переехать в Москву, [хочу] поблагодарить Вас за полученную мною Вашу книгу о Пушкине, чрезвычайно заинтересовавшую весь небольшой кружок харьковских историков литературы, и вместе с этим просить Вашего руководства – насколько позволит Вам время – для Б. П. Ярославской, зарекомендовавшей себя в Харькове живым интересом к научной работе и несомненными способностями. Это руководство будет для нее тем более драгоценно, что интересующие ее памятники входят в круг т. наз. русской романтики, для освящения которой Вами так много сделано.
Льщу себе надеждой на исполнение этой моей просьбы.
С совершенным уважением к Вам А. Белецкий,
Профессор б[ывшего] Харьк[ого] Университета, ныне «ХИНО»
2. И. Я. Айзеншток к О. М. Брику. 19 апреля 1923 года[1697]
Глубокоуважаемый Осип Максимович!
Одновременно с этим письмом посылаю Вам заказной бандеролью два экземпляра библиографического указателя русской литературы о поэтике, составленного мною совместно с И. Я. Кагановым (переводчиком «Поэтики» Р. Мюллера-Фрейенфельса, Харьков, 1923): один экземпляр предназначается для Вас, второй – московскому кружку «Опояз», к которому Вы, кажется, имеете отношение.
Указатель наш напечатан лишь в извлечении – вошло лишь наиболее существенное; в настоящее время мы подготовляем к печати следующее, более полное издание, где предполагаем захватить и литературу до 1900 года. Желательно было бы получить и от Вас, и от Вашего кружка некоторые библиографические данные. В частности, просьба к Вам: сообщить о статьях Ваших, напечатанных в различных газетах и за время революции. Не найдете ли Вы возможным прислать нам и некоторые из этих статей: нас, напр., чрезвычайно интересует работа «О ритмико-синтаксических фигурах», на которую ссылаются в своих книгах Эйхенбаум и Жирмунский. Нельзя ли как-нибудь ознакомиться с ней?
Наконец, еще одна просьба, обращенная к «Кружку». Нас очень интересовали бы сведения о прочтенных в нем докладах, о коллективных работах, личных работах отдельных его членов, наконец, о напечатанных работах. В обмен могли бы быть высланы сведения о работе харьковского кружка «формалистов».
Будьте здоровы и простите великодушно за беспокойство.
Ваш (подпись)
Адрес: Харьков, Мироносицкая ул., № 60, кв. 2. Иеремии Яковлевичу Айзенштоку.
3. И. Я. Айзеншток к Б. М. Эйхенбауму. 12 сентября 1930 года[1698]
Дорогой Борис Михайлович,
Я на днях возвращался из Москвы, где, между прочим, виделся с Витей. От него я узнал, что Вы в настоящее время интересуетесь Платоном Лукашевичем, который имеет ближайшее отношение к нашим украинским интересам[1699]. Это обстоятельство дает мне большое основание написать Вам и предложить для работы о Лукашевиче страницы наших изданий (Институт Шевченко).
Вместе с тем, если бы Вы подробнее ознакомили меня с Вашими планами, я, вероятно, мог бы помочь некоторыми материалами, частью неизданными.
Кроме того, в связи с исполняющимся двадцатилетием со дня смерти Толстого наши украинские журналы охотно напечатали бы одну-две главы из второго тома Вашего «Толстого»[1700] (о том, что Вы работаете над ним, я знаю от Каверина, Оксмана, Вити) в виде отдельных статей. Формализма у нас не боятся, и Ваше имя не является жупелом.
Я уже писал к Оксману, высказывал ему, что наши украинские настроения и возможности позволяют привлечь к работе и младшую братию ленинградскую при условии легкой «украинизации» ее: мы охотно используем все работы, лишь бы они имели хоть отдаленную и формальную связь с Украиной. Не укажете ли, кого из молодежи можно было бы привлечь к работе. Наш Институт разросся, превратился во Всеукраинский Институт литературоведения (т. е. вошли и русская, и западная литературы). Хотелось бы, выражаясь высоким штилем, установить контакт.
Напишите Ваши соображения. Привет Рае Борисовне.
Ваш (подпись)
Харьков, 12. Дом писателей «Слово». Кв. 47 (улицы нет!).
4. И. Я. Айзеншток к Б. М. Эйхенбауму. 2 октября 1931 года[1701]
Простите, дорогой Борис Михайлович, мое молчание: я искренне желал разрешить его благополучным известием, но, по-видимому, этому не суждено исполниться. Мы, на Украине, переживаем сейчас нечто подобное тому, что у вас, на Севере, было в 1928–1929 гг., – формализм является одним из жупелов, которых пугаются наши литературные критики, и Ваше имя неожиданно приобрело на Украине еще большую одиозность, нежели в Ленинграде.
В результате всевозможных пертурбаций, еще не закончившихся (о них я надеюсь когда-нибудь подробно рассказать Вам при личном свидании), обе статьи
