— Максим, пожалуйста, не надо. Просто будет лучше, если я сама им всё объясню, — мне почти удалось коснуться его ладони кончиками пальцев, но в этот же момент Иванов отвлёкся на пиликнувшее оповещение на своём телефоне и порыва моего не заметил.

— Такси приехало. Проводить тебя до дома, конечно же, мне тоже нельзя? — ехидно уточнил он и, вместо обычной попытки взять меня за руку или приобнять за талию, просто холодно вцепился в рукав моей куртки чуть выше локтя, чтобы не позволить мне растянуться на заледеневшей дорожке, ведущей от дома к воротам.

— Я сама, — прошептала я, чувствуя, как всё напряжение последних двадцати минут достигло своего пика, собралось непроходимым комком посреди горла и беспощадно щиплет глаза, уже наполнившиеся едкими слезами.

Говорят, за всё в этой жизни необходимо платить. Вот и подходит время расплатиться за несколько нереально счастливых, самых идеальных из всех возможных дней. Сначала вернувшиеся почти на двое суток раньше положенного родители, теперь ссора между нами, а в ближайшем будущем ещё и наказание, которое на этот раз вряд ли ограничится только домашним арестом.

Господи, ведь я с таким упоением прижималась к нему, когда мы, — обессиленные, голые и счастливые, — засыпали вместе в одной кровати. Не могла поверить, что всё это действительно происходит со мной.

И сейчас тоже не могла поверить, что всё могло развеяться, как красивая иллюзия, за каких-то пару минут. За один короткий телефонный разговор. За несколько сгоряча сказанных фраз.

Мы вышли за ворота, и мне стоило всех остававшихся крупинок выдержки не разреветься перед ним и не признаться, насколько на самом деле страшно. Не от предчувствия гнева родителей — вполне логичного и оправданного, — а от режущей болью мысли, что это может быть конец.

Максим на меня не смотрел. Упрямо отводил взгляд в сторону, поджал губы, и на лице его ходили желваки, а пальцы так стискивали ткань моей куртки, что окажись это всё же моя рука — точно сломал бы. И уже дёрнув ручку в дверце такси, он притянул меня к себе и резко поцеловал, порывисто и грубо, словно вместо этого мечтал вцепиться в мои губы зубами и разгрызть их до крови.

— Хотя бы напиши мне, Полина. Если я имею для тебя хоть какое-то значение вне этой новогодней истории, — с надрывом сказал он и подтолкнул меня сесть в машину, снова отводя глаза и всем своим видом демонстрируя, что не намерен больше меня слушать.

А мне и сказать было нечего. Мной двигал исключительно страх, намеренно подталкивающий к опрометчивым поступкам и делавший всё возможное, чтобы столкнуть меня в кишащую зубастыми тварями-сомнениями яму безысходности.

И чем более знакомым становился мелькавший за окном такси унылый пейзаж, из-за уличных фонарей словно подкрашенный сепией, тем отчётливей я осознавала, что умудрилась натворить. С самого первого дня этих каникул, с самого первого разговора с родителями о планах на праздник, с самого первого отправленного лживого сообщения. Я снова стала разочарованием для всех, кто был мне дорог и кому ещё была дорога я.

Мать с отцом встречали меня у подъезда, двумя молчаливыми и в то же время пышущими яростью тёмными силуэтами застыв среди белых декораций начинающегося спектакля, в котором мне отводилась главная роль. До квартиры мы шли молча, и это противное, вяжущее и горьковатое на вкус молчание вызывало приступ тошноты, став моим нежеланным компаньоном на эту ночь.

— Я жду от тебя объяснений, — ледяным тоном заявила мама, стоило только раздеться и сделать один шаг в гостиную, где на диване уже сидели напряжённые и хмурые родители.

О, я знала, что будет дальше! Извращённая, продолжительная, беспощадная казнь неугодного ребёнка, посмевшего снова оказаться не таким идеальным, как в их смелых мечтах.

— Объяснений чего? Я поехала в гости. Я вроде не подписывала собственной кровью бумажку, обязывающую меня безвылазно торчать в этой квартире.

— Полина, хватит! Мы хотим услышать от тебя нормальные объяснения, почему ты обманывала нас всё это время, — сквозь зубы процедил отец, после чего у меня в прямом смысле начали трястись коленки. К бесконечным и зачастую необоснованным претензиям от матери я давно привыкла, а вот к такому суровому виду отца, по-видимому, привыкнуть только предстояло.

— Я ничего не собираюсь объяснять.

— Соседка рассказала нам, что за все дни с нашего отъезда ты только раз объявилась дома и в компании какого-то мужчины. Ты живёшь где-то целую неделю, нагло врёшь нам по три раза на день, заявляешься домой среди ночи на дорогущем такси и с километровым алкогольным шлейфом, а после всего этого отказываешься что-то объяснять? — голос мамы становился всё громче и начинал срываться на визгливые нотки, а мне всё тяжелее давалось держать себя в руках и сохранять хоть видимость спокойствия. — Где ты была?!

— Я же сказала, в гостях. У друзей, — тихо добавила я и скрестила руки на груди, чтобы не выдать, как дрожат и потеют от нервов ладони. — Вот, значит, какое у вас доверие, да? Исподтишка приставить ко мне слежку от соседки, у которой явно с головой не всё в порядке.

— Ты мне будешь про доверие говорить? Мы поверили всем твоим обещаниям, с пониманием отнеслись к возможному желанию провести время без нас, да Бог с ним, даже предполагали, что ты будешь с этим парнем, из-за которого ты в последнее время вообще витаешь в каких-то облаках. И не надо так на меня смотреть, Полина, у нас с отцом вообще-то есть глаза, и мы не идиоты! Но ты! Ты… Как вообще всё это понимать, скажи мне? С кем ты связалась?!

— А вот это вообще не ваше дело, — огрызнулась я, чувствуя, как от стыда начинают пылать щёки.

— Сколько ему лет?

— А вы спросите у нашей соседки, она же у нас теперь истина в последней инстанции. Пусть она вам и дальше всё рассказывает, а вы верьте, обязательно верьте всему!

— Немедленно ответь на мой вопрос! Лучше расскажи всё по-хорошему, а иначе…

— Иначе что, мам? Привяжете меня к батарее, будете морить голодом и бить, пока я не расколюсь? Посадите на пожизненный домашний арест? — меня начинало заносить, но остановиться уже не получалось, и остатки осевшего в организме алкоголя разносились по крови вместе с адреналином, заставляя слова сами собой вырываться из моего рта. — Давай, продолжай запугивать меня! Что там у нас на очереди? Что ещё ты придумаешь? Анализы на наркотики? Принудительный поход к гинекологу?

— Полина! — рявкнул на меня отец, успев вовремя схватить за локоть кинувшуюся в мою сторону мать. — Не смей так с нами разговаривать!

— Я забираю у тебя ноутбук и телефон до конца каникул. И если ты не скажешь по-хорошему, где и с кем была, то я пойду к вам в гимназию и буду выяснять это там, среди твоих друзей и учителей.

— Знаешь что, мама? Подавись, — сквозь мутную пелену слёз я с трудом смогла швырнуть свой телефон так, чтобы он угодил просто на диван, испытывая невыносимую, жгучую обиду. И мне ведь правда было так больно думать, что приходится предавать их доверие, а оказалось, что мне никто и так не доверял. Эти каникулы оказались лишь хитро выдуманной проверкой, и ничуть не удивительно, что я с треском её провалила. — И можешь идти, куда хочешь и к кому хочешь, слышишь? Давай, опозорь меня при всех, это ведь проявление настоящей материнской любви и заботы, так? Один хер, что бы я не сделала, ты всегда будешь мной недовольна.