Не теряя времени, он 11 ноября, намекая на мнимую усталость от войны «батюшки Николая», предложил министру иностранных дел Готлибу фон Ягову «взорвать тройственную коалицию». Первым делом, считал канцлер, нужно внести раскол между царем и Верховным главнокомандующим, ибо «отсутствие единства в русском стане» и «падение великого князя» облегчат «подрыв коалиции». Не подавая виду, что германская сторона хочет мира, так как это «только ослабит наши позиции», следует протянуть ниточки к видным российским персонам, которых «можно двинуть в этом направлении». Министр ознакомил с инициативой канцлера последнего германского посла в Петербурге графа Пурталеса, ожидая от него, а по возможности и от его коллеги в Стокгольме Люциуса, личных предложений[1258].

Фалькенхайн, «не питавший большого доверия» к рейхсканцлеру и распространявший свое недоверие также на «представителей рейхсканцлера в Большой ставке»[1259], 18 ноября в личной беседе не оставил Бетман-Гольвегу никакой надежды на одоление и уничтожение противника. В этом разговоре, который известен только в изложении рейхсканцлера, очень отчетливо обрисовывается идея раскола в представлении гражданского имперского руководства, тогда как высказываний в аналогичном духе из уст или из-под пера Фалькенхайна не обнаружено. Пока три противника Германии «держатся вместе», сказано в записи Бетман-Гольвега, «невозможно… прийти к подобающему миру… Нужно оторвать либо Россию, либо Францию». Из них в первую очередь лучше «привести к миру Россию», чтобы победить Францию и Англию. Если Россия заключит мир, то Франция «струсит», а Англию можно будет задушить голодом посредством блокады. Подходящий психологический момент наступит, если Гинденбург за зиму разобьет русских до состояния небоеспособности. Тогда германская дипломатия должна сделать «определенные намеки», причем «в полном согласии с Веной, иначе существует большая опасность, что Австрия отколется». По словам канцлера, начальник Генштаба при заключении мира с Россией не хотел «ничего кроме достаточной компенсации военных расходов», «никаких земель, за исключением небольшого исправления границ в интересах обороны». Впрочем, он пожелал иметь «самую точную информацию», перед тем как будут предприниматься соответствующие шаги[1260].

Выраженная в отправных пунктах планируемых мирных предложений воля начальника Генштаба, стремившегося к миру без территориальных приобретений, участию Австрии и постоянному контролю над действиями гражданского имперского руководства, явно отличалась от намерений рейхсканцлера, который, считая что мощь и дееспособность Германии не уменьшились, искал не компромиссного мира, а возможности навязать традиционно недооцениваемой России насильственный мир. Соответственно «намеки» немецких посредников ни к чему не приводили.

Хотя психологический момент, который Гинденбургу и Людендорфу надлежало создать, так и не наступил — Обер-Ост, несмотря на помощь большевистских подручных, оказался не в состоянии дать такое сражение, — военной зимой 1914–1915 гг. началась борьба за отрыв России от ее союзников и сепаратный мир с ней, которая достигла цели только при заключении Брест-Литовского мирного договора (март 1918 г.) в изменившихся политических условиях. В этой бессистемной борьбе Вильгельмштрассе тщетно привлекала к реализации своих раскольнических замыслов самых разных лиц[1261].

Попытки совершались негодными средствами, слишком явно демонстрировали стремление к расколу союзников и вследствие шовинистического тона мнимой уверенности в победе, как правило, выглядели неубедительно. Ни один из предпринятых демаршей не был способен вызвать перемену взглядов у российской стороны. Правда, германское Министерство иностранных дел искало причины неудач не в неубедительности демаршей, дилетантизме своих усилий и недостаточной пригодности посредников, а в том, что русские якобы «еще не созрели»[1262]. Когда крупные сражения-прорывы летом 1915 г. как будто заставили их «созреть», Фалькенхайн снова стал настаивать, чтобы Бетман-Гольвег вступил в контакт с Россией в поисках взаимопонимания[1263]. Но неловкие и неуместные действия канцлера, который, будучи администратором и привыкнув больше иметь дело с внутренней политикой, не обладал внешнеполитическим чутьем, привели только к заметному обострению противоречий: «Господину фон Фалькенхайну в свое время пришлось смириться с отрицательным результатом инициированного им шага к миру»[1264].