Танкрад протянул руку.

Элфрун уставилась на нее, как будто это было что-то чуждое и непонятное, а не обычная человеческая рука с пальцами. Мерный и бесконечный плеск волн напоминал шум пульсации крови в ее ушах; над головой кричали серебристые чайки. Ее собственные руки были спрятаны: она придерживала ими изнутри полы своего запахнутого плаща. На одной из его завязок по-прежнему висел наконечник, сделанный Винн, а оригинальный все еще был спрятан в кошеле у нее на поясе. Плащ был грязный, в пятнах, красная материя выцвела, нижний край обтрепался; она подозревала, что Радмер счел бы ниже своего достоинства надевать его теперь. Но это был уже не плащ ее отца. Это был ее собственный плащ.

День накануне праздника Всех Святых. Целый год прошел с тех пор, как она под дождем ждала на берегу Финна, выковыривая из песка моллюсков. В этом году погода в этот день была хорошая – слабый солнечный свет пробивался сквозь тонкий серовато-золотистый туман, напоминавший потускневшую позолоту на металле.

– Они оставили меня в дураках, – сказал он. – Мой отец лгал мне во всем, также как и моя мать, мои друзья, а больше всех – Атульф. Я думал, что ты любишь меня, я думал, что все, что я делаю, происходит с твоего благословения. Ради нас, ради всего самого лучшего. Я ошибался, прости меня.

Элфрун внимательно вслушивалась в каждое слово, взвешивая его, примеривая, проверяя на прочность. Все сходилось. Более того, она понимала, как тяжело было ему произносить эти слова, и тем не менее он это делал.

– Я причинил тебе боль.

Она кивнула.

– И тебе все еще больно.

Еще один кивок, и его протянутая рука наконец безвольно упала.

Она отвернулась от него, чтобы взглянуть на реку и на эстуарий. Было раннее утро, низко над водой висел туман. Не было видно ни кораблей чужеземных купцов, ни красно-белых английских парусов. Страдание стояло в ее горле плотным комком, перекрывая воздух, мешая воспринимать происходящее. Финн ушел и унес с собой свои тайны. Она никогда не узнает, как у него на спине появилась паутина из шрамов и та гораздо более глубокая рана в его душе, из-за которой он был таким веселым и беззаботным внешне и таким задумчивым и отчужденным внутри. Холодная рыба, сказала тогда Сетрит. Элфрун была уверена, что это не так, что она согрела его душу. Ей никогда не забыть, как он подарил ей зеркальце, как назвал красавицей, не забыть тот неожиданный порыв, когда он предложил ей уйти с ним вдаль, по летним зеленым лугам, между зарослями купыря высотой в человеческий рост, когда высоко в небе кричит одиноко парящий коршун, а дорожная пыль так приятно греет босые ноги…

– Я не имею права задавать тебе такие вопросы, – сказал стоявший у нее за спиной Танкрад, – но все же хочу, чтобы ты дала мне ответ. Грядут тяжелые времена – и для нас, и для всей Нортумбрии, и вместе мы стали бы сильнее. – Он шумно выдохнул. – И еще мы должны быть благодарны судьбе, что у нас есть такие друзья, как Туури и Аули.

Элфрун покачала головой, но это не был отрицательный ответ, просто она не могла ответить ему – пока что.

Но она больше не может следовать по уводящей вдаль извивающейся дороге за эфемерным образом Финна. Да и насколько безопасными будут эти зеленые луга и морские пути, если разразится война? Ей все еще было невыносимо трудно повернуться и посмотреть в глаза Танкраду, и поэтому она продолжала глядеть на море с плывущим над его поверхностью туманом. Выше небо было ясным, и там с севера летели дикие гуси, клин за клином – маленькие черные значки, складывавшиеся в небесной синеве в слова на неизвестном ей языке и выкрикивавшие песни, чуждые ее слуху. Они прилетали с появлением первых листочков и исчезали, когда расцветали нарциссы, и так из года в год, словно вдох и выдох этого большого мира. И она понятия не имела, куда они летят и что они видели.

– Я нашел это для тебя.

Она наконец повернулась к нему. Его рука вновь была протянута вперед, и на этот раз на его ладони лежало что-то белое, вытянутое, изогнутое, величиной с большой палец. Сначала она не поняла, что это, – нечто похожее на увядший бутон белесого цветка или зуб какого-то чудища. Но когда она вынула руку из-под плаща и взяла этот предмет, все стало понятно. Это была внутренняя часть ракушки большого моллюска, багрянки, отшлифованная морем. Она рассматривала ее со всех сторон, подмечая места, где ее давным-давно проточили маленькие червячки, и представляя себе, как эту спираль закрывала внешняя оболочка раковины, словно родитель, обнимающий свое дитя. Как долго должна была эта раковина болтаться в море, чтобы оно ее так разбило, отполировало и чтобы она совершенно преобразилась? Неумолимое и обезличенное совершенство этой спирали натолкнуло ее на мысль: тот, кто сделал ее зеркало, должен был часами разглядывать подобные формы. Интересно, что смогла бы сделать из этого Винн?

Теперь уже он выглядел смущенным.

– Бесполезная штука. Я просто так подобрал ее на приливной полосе. Но подумал, что тебе может понравиться.

Она плотно сжала ее в кулаке, и она идеально легла в ее ладонь.

– Мне понравилось. – Она подняла голову и посмотрела ему в лицо. В его карих глазах застыла тревога, и ей захотелось поддержать его. – Она очень красивая.

Она почти не знала его, этого замкнутого и гордого молодого человека, несмотря на то, что они были близки в силу обстоятельств. С другой стороны, она раньше и не удосуживалась вглядеться в него. Дымка над морем рассеивалась, пелена и клубы тумана, казавшиеся такими плотными, быстро исчезали под утренним солнцем. Продолжая смотреть ему в глаза, Элфрун развязала шнурок на своем кошеле и положила спираль ракушки в это безопасное место. В этот момент она приняла решение.

Когда кошель был снова завязан, она протянула Танкраду левую руку. Она не знала, как сейчас выглядит, но могла догадаться по выражению лица Танкрада, на котором читалось облегчение и – да, восторг; она была удивлена такими изменениями на его мужественном скуластом лице. Рука ее была холодной, но он крепко сжал ее, и она почувствовала, как постепенно в маленькой тайной полости между их сложенными ладонями зарождается тепло.

Летопись, скрипторий Йоркского кафедрального собора

2 ноября 860 года. Праздник Всех Святых

– Что мне делать со всем этим, милорд?

Архиепископ Вульфхер пододвинул к себе лист пергамента. Когда он развернул его и разгладил, то оказалось, что на все еще не разрезанном на страницы листе исписана только первая. Его глаза сначала округлились, а затем он напряженно прищурился, когда начал читать убористый текст.

В этом году умер король пиктов Киниод ап Алпин, а также король западных саксов Этельвульф Экгбертинг. Их троны наследовали Домналл ап Алпин и Этельбальд Этельвульфинг. Также в этот год язычники сожгли собор в Туре. В этот год девушка подарила мне цветок в мартовские календы. Лицо ее и грудь были покрыты веснушками. Глаза ее были голубыми – их вид по цвету напомнил мне яйца певчего дрозда. В этот год не было голода, не было мора скота. Язычники были где-то в других местах. В этот год Ингельд, вопреки своим убеждениям, стал священником и получил назначение в аббатство в Донмуте.