– Блис! Лошади! – Загорелое лицо Танкрада побледнело, рот приоткрылся от ужаса. Он рванулся к борту корабля, но Туури, вытянув руку, остановил его:

– Nej, парень. Конюшни мы не поджигали.

Элфрун подумала, что от зала до конюшен добрая сотня ярдов. И ветер дул со стороны моря. Лошадям ничего не угрожает. Но ситуацию могла изменить одна неудачно упавшая искра.

Танкрад остановился и заговорил.

– Все равно, – сказал он, явно пытаясь вернуть себе самообладание. – Запах дыма… Я не могу оставить ее здесь. И других лошадей тоже.

Его родители оказались в западне в пылающем зале, возле всех выходов их встречают мечами, а он думает только о лошадях? Но Элфрун понимала его. Свита и Тилмон сами виноваты, ткань их судьбы была соткана на ткацком станке, который они создали и настроили своими собственными руками. А безвинные лошади, конечно, тут ни при чем.

Туури, судя по всему, тоже так это понимал. Он что-то рявкнул, и один из его людей, остававшихся на берегу, выполняя его приказ, побежал вверх по склону так быстро, как это позволяли трава и песок дюн.

– Он приведет лошадей сюда и стреножит их. Так пойдет?

Танкрад кивнул, и на скулах его заиграли желваки.

Аули схватила отца за рукав и что-то сказала ему своим высоким и чистым голосом; это было похоже на пение птицы. Туури кивнул.

– Алврун!

Она вздрогнула. Все вокруг казалось ей зыбким, смутным и очень далеким.

– Моя дочь хочет, чтобы ты знала: останься Финн в живых, она отдала бы его тебе, он стал бы твоей собственностью.

Собственностью? Элфрун часто заморгала и замотала головой, как собака, в ухо которой забралась блоха. Это была какая-то бессмыслица. Как может неуловимая, точно ртуть, душа Финна кому-то принадлежать, быть купленной или подаренной?

Как может леди Донмута любить раба или даже освобожденного раба?

Наверное, даже лучше, что он теперь выше всего этого. Просто улетел, как гуси летом или ласточки зимой, улетел в какое-то место, о котором она ничего не знала. Она хотела было спросить о сетке шрамов у него на спине, но передумала. Все это уже не имело значения теперь, когда его тело остывало у ее ног, в воде, которая плескалась с каждым покачиванием судна. Его кровь свернулась и осела более темным слоем.

Смерть Финна была немыслима, но только она была непреложной в этом качающемся беспокойном мире, застигнутом врасплох на границе между дымом и водой. И с этим ничего невозможно было поделать.

Она вновь посмотрела на черный дым, поднимавшийся над Иллингхэмом, а затем на блестящую воду, отделявшую ее от Донмута. Раньше она никогда не видела свой родной дом со стороны моря. Куда ей теперь направиться и что делать?

Она оставалась лордом Донмута. А Танкрад, надо полагать, теперь был лордом Иллингхэма. Пока король не распорядится иначе.

Вот чем они должны заниматься.

– Король, – вслух произнесла она. – Осберт. Мы должны сообщить ему.

Танкрад наконец оторвал взгляд от дыма.

– Йорк. Король сейчас в Йорке. Вместе с архиепископом.

Туури кивнул и повернулся, чтобы помахать своим людям на берегу.

– Мы можем подвезти вас до Хамбера, а затем по реке Уз. – Он осклабился и рассмеялся невеселым смехом. – Но вы должны будете извинить нас, если мы не пойдем вместе с вами в покои Осберта.

Элфрун понимающе кивнула:

– Вы окажете нам большую услугу. – Обернувшись, она посмотрела на Аули, которая сидела на корточках возле тела Финна. Даже несмотря на то, что она промокла и была перепачкана кровью, в этой чужестранке с аккуратной головкой на длинной изящной шее чувствовалось горделивое спокойствие лебедя. И еще эти янтарного цвета глаза с мистическим сиянием. Элфрун горько рассмеялась, и смех этот застрял у нее где-то в груди и в горле. – Ты тогда что-то напутала в своем гадании, Аули. Кровь – да, огонь – тоже. Но здесь не глубоко – мелко.

На этот раз лесные орехи. Еще одна простая маленькая корзинка, аккуратно сплетенная из тростника, с парой дюжин орехов. Фредегар стоял в дверях церкви, смотрел на подарок, который держал в руках, и качал головой. Вполне обычные, в общем-то, вещи. Орешник созрел, ветки ломились от плодов, но корзинка была сплетена так аккуратно, а орешки уложены в нее так тщательно, что это делало особо ценными такие, казалось бы, простые, обыденные вещи.

Когда он поднял глаза, перед ним стояла маленькая девочка. Дочка кузнеца, та самая, которая оставалась с ним в кузнице, пока ее мать уводила маленьких детей в дом своего отца. Он пытался потом поговорить с ними, но натолкнулся на стену молчания. Он хотел объяснить, почему он так поступил, сказать, что сделано все это было с благословения кузнеца, что мальчик тот, скорее всего, все равно бы умер, но только после длительной мучительной агонии.

Пустые слова, чтобы оправдать то, чему оправдания быть не может. Он убил Кудду, просто чтобы унять собственную боль, потому что не мог больше видеть, как страдают другие.

А теперь эта девочка. Он заметил на одной ее щеке синяк. Он вытянул вперед руку, в которой держал корзинку.

– От тебя, – сказал он.

Это был не вопрос, а утверждение.

Она кивнула.

– Все это было от тебя – цветы, заяц, земляника.

– И еще маленький крестик, – почти шепотом добавила она.

Он вытащил его через ворот рясы и показал ей, и ее напряженное остроносое личико расслабилось. Он задумчиво кивнул:

– Но почему?

Ее взгляд скользнул на дверь церкви.

– Тогда войдем внутрь.

У дальней стены, в полумраке, стояла длинная скамья, предназначенная для людей вроде Абархильд, которые не могли выстоять всю мессу на ногах. Фредегар сел и жестом велел ей сделать то же самое, но вместо этого она встала перед ним – пальцы крепко сплетены, ноги неосознанно скрещены, словно завязаны, лодыжка за лодыжку, в какой-то судорожный узел. Что же так мучает это дитя? Он поймал себя на том, что не может вспомнить ее имени, и сказал ей об этом.

– Винн, – прошептала она.

Что означает радость. Это казалось до нелепости неуместным по отношению к этому бледному крохотному созданию.

Он снял крестик с шеи – впервые за много месяцев – и еще раз внимательно рассмотрел его. Кость стала теплой от его тела.

– Должно быть, на это у тебя ушло много времени.

Она кивнула.

– Ты настоящий мастер.

В первый раз в ее глазах сверкнула живая искра.

– Почему ты приносишь мне все эти подарки?

Он видел, что она нервно сглотнула и провела языком по пересохшим губам, пока подбирала правильные слова и пыталась заглянуть ему в глаза. Наконец она глубоко вдохнула, впилась в него взглядом своих голубых глаз и выпалила: