критическим, но и безвыходным. В этот момент приехал Ветренко. Энергичными мерами он приказал собирать разбежавшихся вятцев, красногорцам было приказано атаковать Тарасову Гору, в том же направлении был двинут 3-й батальон волынцев, и совершилось чудо, тот перелом в настроении, который «решает исход сражения».

«Ну, – говорили вятцы после того, что Ветренко их покрыл отборной руганью, – генерал исповедовал нас, можно теперь опять в бой идти». Первый батальон красногорцев через час лихим ударом захватил Тарасову Гору. Правда, им помогла случайность: в деревню поначалу вошло три батальона красных, но, узнав, какая горсть ее защищала, начальство распорядилось увести два батальона обратно в Ожево. Только они ушли, как красногорцы ворвались в деревню. Важнейший пункт нашей позиции был снова в наших руках. Наутро ожидалось прибытие на наш участок батареи 4 5-линейных английских гаубиц, и получено было донесение, что Перемикин с Талабским и Семеновским полками, спешно вызванный из Пскова, подходил южнее озера Самро и вошел в соприкосновение с противником.

Согласно приказа по дивизии, мы должны были с утра продолжать наступление, и мне приказано было подготовить атаку пехоты на Осьминские Полоски. Я занял наблюдательный пункт на крыше одного из домов Тарасовой Горы. Деревня стоит на высоком холме, и обзор был великолепный. Прямо подо мной раскинулся мелкий сырой лес, по которому шла дорога в тыл красным, к югу этот лес переходил в кочковатое болото и дальше в топкие берега озера Самро. У деревни наши окопы поворачивали круто на запад и далее, следуя конфигурации местности, снова шли с юга на север.

Этот бой был один из самых трудных для батареи (из-за поломки материальной части) и в то же время один из наиболее удачных. Я начал пристрелку с дальних целей, главным образом тыловых путей красных. Когда мои снаряды летели над болотом, с него поднимались встревоженные журавли, но вскоре я сосредоточил огонь по Полоскам, подготовляя атаку нашей пехоты. Взвод вел методический огонь на ровных интервалах – я знал, насколько такой огонь действует на нервы противника, иногда же изображал из взвода четырехорудийную батарею, желая создать впечатление «мощной» артиллерии. Вскоре Квятковский мне сообщил по телефону, что одно из орудий вышло из строя, а второе, вследствие поломки пружин накатника, приходится накатывать вручную. Я распорядился сменять номеров у оставшегося орудия, но не уменьшать интенсивность огня. Надо было не давать противнику ни минуты покоя.

Но тут заговорила красная батарея. Она стала сильно обстреливать окопы пехоты, временами перенося огонь по моему наблюдательному пункту. По целому ряду признаков я догадался, что наблюдатель красной батареи расположился в Полосках: туда проскочила двуколка, протянули провод, а главное, при обстреле моего пункта наблюдения было заметно, что он корректирует огонь сбоку, и это было мое счастье, так как при правильном прицеле снаряды рвались в стороне. Наблюдательные же пункты наши были на одном уровне. Необходимо было снять наблюдателя. Я начал в бинокль изучать Полоски. Я считал, что командует батареей малоопытный человек, а потому его наблюдательный пункт должен быть выбран легкомысленно. Из деревни выдвигался дом, за трубой которого, как мне казалось, что-то двигалось. В это время снаряды красных начали ложиться по моей крыше, надо было не медля принимать поединок. Я начал обстрел дома, прося Квятковского проверять установку каждого выстрела. Один из первых снарядов угодил в трубу выбранного мною как цель дома – посыпались осколки кирпича, дранки и т. д. Огонь красной батареи прекратился. «Знай наших!» – подумал я и приказал передать батарее мою благодарность.

Около 2 часов открыли огонь подошедшие наши гаубицы. Стали они рядом с моим взводом, но офицеры их медлили занять наблюдательный пункт совместно со мной. Тогда я предложил им быть для них передовым наблюдателем, и дело быстро наладилось. Сердце радовалось, видя взрывы их гранат.

Вслед за тем красные попытались повести атаку на наши окопы, это была, по-видимому, их последняя ставка, так как удержать людей в окопах им не удавалось. От меня было видно, как комиссары загоняли красноармейцев в окопы. Встретив дружный отпор нашей пехоты и артиллерии, красные побежали в сторону Ожева. К 5 часам дня Полоски были очищены от красных. Со своими пешими разведчиками я скатился с холма и вбежал в деревню. На дороге лежало тело красного командира батареи. Взрыв моей гранаты сбросил его с крыши, и, описав в воздухе дугу, он с перебитыми руками и ногами упал на дорогу. Судя по найденным на нем документам, он оказался коммунистом Дубинским, ставшим членом партии в апреле 1917 года.

Одновременно с нашим наступлением даниловцы начали продвигаться вперед и заняли Дретно, к вечеру ворвались в Любитово и Ожево. В сумерки того же дня Вятский полк занял Передки. Свернув провод, я перевел орудия в Тарасову Гору. Зная психологию красных, я не боялся ночевать на линии пехоты.

Утром двинулись дальше через Полоски к Передкам. Предстояло занять Лесище, и эта задача была возложена на красногорцев. Не дожидаясь их подхода, мы открыли огонь по деревне Лесище, но вскоре местные жители сообщили, что эта деревня очищена красными, поэтому, собрав пеших разведчиков батареи, я отправился в Лесище, куда вошел одновременно с шедшими другой дорогой красногорцами. По словам жителей, потери красных были очень велики, причем главным образом от огня артиллерии, что красные бежали в панике, доказывала брошенная ими связь. Нам удалось захватить для батареи телефон. Крестьяне нас встречали радостно – за эти несколько дней красные успели порядочно их пограбить, дома были перевернуты вверх дном, все подводы и лошади угнаны с ранеными, которых не успевали даже перевязывать. Не задерживаясь в Лесище, двинулись дальше. 1-й батальон Красногорского полка, после короткого обстрела моим орудием, занял Новоселье, 2-й батальон – Сватково. К 5 сентября мы вновь заняли наши позиции по Сабе.

К вечеру в Лесище прибыл Ветренко, радостный и оживленный, он нас всех поздравил с успехом и собрал для обсуждения плана действий на завтрашний день. Предполагалось не ограничиться успехом последних дней, а, по выражению Ветренко, «наложить красным по…… так, чтобы отучить от таких выступлений». Ветренко мог бы

быть идеальным начальником, если бы не его скверный характер и невоздержанность на язык, которые вызывали к нему неприязнь. Но его ценили и в случае неудачи ждали его приезда: «Ветренко приедет и все поправит». Правда, большим недостатком было его отсутствие дисциплины, отчего он не раз видоизменял или не исполнял приказания штаба корпуса. В эти дни как раз у него был конфликт с Паленом из-за какой-то грубости, сказанной командиру корпуса.

На следующий день предполагалась переправа через Сабу