же, это явление в гражданскую борьбу просто дико. Непременным, казалось, элементом всякой гражданской войны должна была быть непримиримая вражда сторон, здесь же этого не было. Наш доброволец не питал к красноармейцу вражды и считал естественным, что тот подчиняется и служит мобилизовавшим его коммунистам. «Коммунист другое дело, его надо вешать, а красноармеец, он что, он ведь мобилизованный!» Как будто этот «мобилизованный» не имеет собственной воли. Опять эта инертность, эта как будто жажда быть в подчинении. Исторический призыв варягов: «Придите и владейте нами…» – и в то же время, при ослаблении власти, – бунт. Как все это горько!

Во время этого затишья на батарею приезжал начальник артиллерии корпуса полковник Сулковский. В первое же свое посещение батареи он произвел на меня отрицательное впечатление. Казенный, узкий и совершенно не «полевой» офицер, он совершенно не понимал обстановки, в которой приходилось нам работать. Никакой пользы от его посещения для батареи не было. Проверив работу номеров у орудий, он посоветовал почаще заниматься парком, не подумав о том, совместимо ли это с боевой работой в данной обстановке. Когда я его повез в Сватково впереди линии наших окопов, он заявил мне, что он не сторонник безумной смелости. Из людей батареи он обласкал лишь одного курсанта, назвав его своим «однокашником» по Константиновскому училищу; через несколько дней этот «однокашник» бежал к красным, унеся с собой панораму с орудия. Далее, на мое требование об удовлетворении сапогами в первую очередь батареи, как строевой части, он мне сказал, что в тылу они тоже нужны, так, например, разгрузчики в Нарве все ходят босиком. Он очень удивился, когда я ему ответил, что требую сапоги не из-за гуманитарных соображений, а лишь потому, что отсутствие сапог на фронте может быть причиной побега солдат, в тылу же побег почти невозможен, а потому разгрузчики могут посидеть и без сапог.

В это время, совершенно неожиданно для нас, в Пскове развернулись тяжелые события. После успешного наступления наши части вдруг начали отступать и 25 числа оставили город. В то же время генерал Арсеньев, командующий корпусом, был заменен в этой должности Булак-Балаховичем, но затем последний был арестован и снова назначен Арсеньев. Как мы узнали, под Псковом произошло следующее. После занятия Пскова эстонцами и вступления в него отрядов Балаховича власть в городе перешла в его руки. При этом режим, установившийся в городе, мало чем отличался от большевистского, разве лишь тем, что все грабежи, вымогательства и казни делались как бы во имя искоренения большевистских элементов. Многие представители богатого купечества, обвиненные в большевизме, сажались в тюрьму и выпускались лишь после выплаты известного куша. Выдавая своим помощникам незаполненные реквизиционные бланки, Балахович допускал производство самочинных реквизиций и таким образом, грабя сам, давал и другим возможность обогатиться. С назначением генерала Арсеньева командиром 2-го корпуса, между его штабом, пытавшимся прекратить все эти безобразия, и Балаховичем началась борьба. Арсеньев был человеком, мало приспособленным к такого рода борьбе. Лично храбрый и способный военный, он ненавидел интриги и политику и, в отличие от Балаховича, не показывался повсюду с блестящей свитой и не плел сети интриг. В конце концов Балаховичу удалось убедить эстонское командование и некоторых русских левых деятелей, что он единственный человек, способный командовать белыми силами под Псковом. У него состоялось соглашение с эстонцами, части которых неожиданно стали отступать, уверяя, что красные надвигаются крупными силами, за ними принуждены были отступить и наши части, которые все время доносили, что на их участках все спокойно, так же как и на соседних эстонских. Перебежчики же от красных в один голос сообщали, что красным войскам был отдан приказ очистить Порхов, когда вдруг пришло известие, что белые пропали с фронта и их пришлось искать целых три дня.

Вся комедия должна была доказать неспособность генерала Арсеньева командовать корпусом и заставить высшее командование назначить его заместителем Балаховича. После этого части должны были снова перейти в наступление и на примере доказать целесообразность этой смены командования. Во время пребывания генерала Юденича в Ревеле генерал Гоф настоял на замене Арсеньева Балаховичем. Поддержанный левыми общественными деятелями, которые были по сердцу английским представителям, Балахович казался Гофу истинным демократическим начальником, единственно способным поднять весь край на борьбу с коммунистами во имя демократии. Приказ пришел во Псков во время отсутствия генерала Арсеньева, но его начальник штаба генерал-майор барон Велио (барон Владимир Иванович Велио, л. – гв. Конной артиллерии) все же был принужден передать дела полковнику Стоякину, исполняющему обязанности начальника штаба Булак-Балаховича. По возвращении Юденича в Нарву состоялось совещание командиров корпусов и некоторых начальников дивизий. На этом совещании, по требованию собравшихся генералов, Юденич решил арестовать Балаховича, но сам отдать приказ не решился, так что посланный для выполнения этого решения полковник Перемикин приехал в Псков, снабженный лишь приказанием, написанным на листке полевой книжки, за подписью генерала Родзянко, в котором полковнику Перемикину предписывалось, по приказанию Главнокомандующего, арестовать генерала Булак-Балаховича и всех его приближенных. Талабский, Семеновский и Конно-Егерский полки посланы были под видом подкреплений в Псков. Немедленно по вступлении Талабского полка в город начались аресты по указанию барона Велио. Сам Балахович и чины его штаба были арестованы без всяких затруднений, но вслед за тем Балахович ускользнул из-под надзора и бежал к эстонцам, которыми он был принят с распростертыми объятиями. Бегство Булака случилось исключительно по вине Перемикина, который, вместо того чтобы его арестовать, взял с него лишь честное слово, что он не покинет своей комнаты. Приставленному же к нему графу Шувалову (Павлику) было лишь отдано приказание присутствовать при всех разговорах Балаховича. При этом Перемикин даже обещал Балаховичу дать ему возможность проститься с полками. Этим обстоятельством Булак и воспользовался, он вышел из дома и, объехав полки, скрылся у эстонцев. Вся эта история мало отразилась у нас, но красные в связи с неожиданным нашим отходом из-под Пскова сочли эти события за первые признаки разложения нашей армии, о чем они и писали в своих газетах.

Почти одновременно началось наступление красных на нашем участке фронта. Целью своего продвижения они поставили занятие Гдова, единственного оставшегося в наших руках города.

25-го числа началось оживление на фронте к югу от Осьмина. Красные начали теснить расположение даниловцев и 26-го перешли на левый берег Сабы южнее Псоеди (не родилось ли это название из басни о том, как «самряки» собаку съели?), но благодаря стойкости даниловцев, переименованных к этому времени в Темницкий батальон, и удачной стрельбе моего 2-го взвода, дальше им продвинуться не удалось. Ожидался со дня