них было полным-полно книг. Окна и здесь, и в главной зале были затянуты мелкоячеистой сеткой, как и чугунная решётка с обеих сторон от деревянной двери на улицу. Тем не менее, на огонёк бутановой лампы слетались мелкие насекомые – атаковали его и тут же умирали.

– У вас много книг.

– Мне они не принадлежат.

– Кто здесь живёт?

– Только я да призрак.

– Чей призрак?

– Прежнего владельца. Человека, который построил этот дом.

– Понятно. Я подумал, что вы, наверно, имели в виду меня.

Мистер Шкип опустошил свою рюмку и подлил поверх остатков льда ещё немного виски. Он молчал.

– Наверно, я веду себя назойливо.

– Нет. Я ценю ваше общество.

Американец покончил с напитком.

– Я думал увидеть Иуду, – произнёс он, – но вы скорее похожи на Христа.

– Надеюсь, это хорошо.

– Говорю как есть. Хотите ещё?

– Сначала постепенно допью то, что осталось.

Американец сказал по-английски:

– Вы уехали туда. Вы и сейчас там, разве нет? Каково носить две души в одном теле? Вот же она, истина, разве нет… То, кто мы такие на самом деле. Все остальные из нас – лишь наполовину те, кем нам следует быть. Вы там, вы там, но чтобы туда попасть, вы что-то в себе убили. Убили… что-то…

Чунг потерял нить.

А смирение перед истиной, окончательное смирение, отчаяние, которое вырывается на свободу, где для них слово во всех этих книгах?

Американец в тишине налил себе ещё рюмку и не торопясь выпил. Монах остался, хотя было ясно, что американец не хочет продолжать разговор.

На следующее утро опять приехал его друг Хао. Женщина подала завтрак, и они со Шкипом и Хао сели за стол, однако Чунг ощущал какое-то неудобство.

Мистер Шкип спросил у них о днях, проведённых в храме Новой Звезды. Они рассказали ему, как воровали водку во время празднования Тета, как смеялись и пели; все трое вели себя как студенты, выполняющие упражнение по иностранному языку под названием «Завтрак с американцем».

– Чунг, сегодня библиотека в вашем полном распоряжении. Мне нужно ехать в Сайгон по кое-какому делу. Вернусь завтра в районе обеда.

– Я останусь здесь один?

– Если вы не против.

Чунг сопроводил их до чёрной машины. Задержал Хао на минуту.

– В чём дело?

– Всего лишь встреча на пару часов.

– Расскажи.

– Не могу. Не знаю.

– Ничего серьёзного?

– Вряд ли.

Американец услышал их беседу. Стоя с другой стороны машины, заговорил через раскалённую металлическую крышу:

– Один мой приятель пригласил меня на обед. Мой коллега. Думаю, стоит съездить да посмотреть, чего ему от меня нужно.

– Наверно, мне лучше переждать где-нибудь в более безопасном месте, пока вы не вернётесь?

– Нет-нет-нет. Никто не знает, что вы находитесь здесь.

– Но зато знают, что здесь находитесь вы.

– Это не беда, – ответил американец. Чунг не поверил.

* * *

Дитрих Фест, сотрудник Пятого отдела западногерманской Bundesnachrichtendienst[112], сел на ночной рейс в Национальном аэропорту под Вашингтоном и восемь часов не знал, чем себя занять, кроме чтения и сна, и не знал, о чём думать, кроме как о критическом медицинском состоянии своего отца. Вот уже семь, а то и все восемь месяцев старик не вставал с больничной койки. Желчный пузырь; печень; сердце; череда микроинсультов; внутрикишечное кровоизлияние с большой кровопотерей и переливаниями; зонд для питания в желудке; в довершение всего – пневмония. Старик отказывался помирать. Но в конце концов он всё же умрёт. Может быть, уже умер. Может быть, умирает прямо сейчас, пока я тут дремлю, поклёвывая носом. Может быть, в эту самую секунду, пока я листаю какой-то дурацкий детектив. «Клод», – позвал его старик, когда Дитрих навещал его в октябре – видел торчащие из него во все стороны провода и трубки, видел сияющие синие глаза, устремлённые куда-то в мировое пространство. – «Смотрите-ка, это же Клод», – возвестил он пропахшей мочой безлюдной палате, Фест же сказал: «Нет, это Дирк» – и глаза отца закрылись.

В три часа дня по местному времени Фест приземлился в Гонконге. Дал таксисту неточные указания и был вынужден выйти из машины за несколько кварталов от своей гостиницы и продолжить путь пешком. Даже этот крохотный автомобильчик казался слишком большим для этих крохотных улочек. С одной сумкой в руке Фест взобрался по крутому ступенчатому переулку, запруженному лавками без дверей, где торговали сплошь каким-то бесполезным барахлом.

На транспортной артерии пошире поймал велорикшу – жилистого деда, одетого в нечто вроде подгузников, который и довёз его без промедления до самой гостиницы – она оказалась совсем недалеко и за три квартала уже виднелась из-за крыш других зданий («Мог бы и сказать» – подумал Фест). Через две минуты после восхождения на борт его странного экипажа Фест прибыл на место. Напечатанная на машинке записка, приклеенная с задней стороны велосипедного руля, сообщала официальные ставки за проезд – за путешествие на такое небольшое расстояние Фест был должен четыре или пять гонконгских долларов, однако дед стукнул кулаком о кулак и крикнул: «Двасат долла! Двасат долла!» Сначала бээндэшник думал не жадничать. В своём возрасте дед заслуживал таких денег за столь нелёгкий труд. Однако Фест был сторонником добросовестных сделок. Он отказался. За считанные секунды его взяла в кольцо бормочущая что-то, недовольно бурлящая толпа разногабаритных велорикш в подгузниках. Показалось, будто у кого-то даже мелькнул нож. Из дверей вышел сердитый коридорный и разогнал всех магическими пассами, похожими на рубящие удары карате. Дед не сдвинулся с места. Он предпочёл бы умереть, чем остаться без положенной ему, как он считал, оплаты. Фест протянул двадцать долларов. Поднялся на свой этаж, проспал весь день и вечер, проснулся в два часа ночи и прочёл короткий роман – Жоржа Сименона, на английском. Вызвал гостиничного оператора и спросил, можно ли сделать международный звонок в Берлин, но номер матери лежал где-то в сумке, и он махнул на это дело рукой. В последние несколько недель он и так звонил ей довольно часто, почти ежедневно, а она тем временем пыталась хоть как-то поправить пошатнувшееся отцовское здоровье.

В восемь он принял душ, оделся и спустился в холл, чтобы встретиться со связным. Они выпили по чашке кофе, сидя друг напротив друга на больших и неудобных стульях из красного дерева. Связной оказался американцем – юным, впечатлённым своим заданием, с некоторым пиететом относящимся к собственной роли. Сперва он рассказал Фесту лишь то, куда тот едет. Фест, разумеется, знал, куда направляется, – билет лежал у него в кармане.

– Есть ли у вас мои документы?

Молодой человек нырнул вниз