– а ведь дядя-то был прав, из тридцати ответов «да» или «нет» и трёх линий, бегущих по многоканальной диаграмме, полной карты сознания предателя не составишь. Уж лучше барахтаться, топтаться на месте, путаться, штудировать двуязычные словари и стремиться к несовпадающим целям. И даже при всех этих трудностях и горящих позади мостах этот Чунг смаковал себе спокойно чай, позволил себе с концами попасться на удочку печёных слоек госпожи Зю, сполна насладился знакомством с месье Буке и порекомендовал не варить собаку кусками, а целиком зажарить на вертеле. Ни мечущегося взгляда, ни напряжённо сжатых костяшек, ничего подобного. Шкип ожидал увидеть Иуду – и где был тот Иуда? Шкип начал уже задаваться вопросом, не был ли это часом какой-нибудь сбившийся с верного пути сосед Хао, оказавшийся здесь по некоему абсурдному недоразумению. Двойной агент почти не владел английским, а познания Шкипа во вьетнамском были в данной ситуации попросту неприменимы. Оба говорили по-французски – и даже почти бегло. Вот так, на всех трёх языках они, вероятно, смогут зигзагом двигаться к точке пересечения интересов друг друга.

– У нас в Соединённых Штатах собак не едят. Для нас собака – друг человека.

– Но вы ведь сейчас и не у себя в Соединённых Штатах. Здесь Вьетнам. Вы вдали от дома, а сегодня печальный день. Мистер Шкип, мне так за вас грустно! Жаль, что я прибыл именно в этот день.

– Вы поняли, что у меня скончалась мать?

– Мой друг Хао мне всё объяснил. Мне так за вас грустно!

– Спасибо.

– Сколько было вашей матери лет?

– Пятьдесят два.

– Я вернулся с Севера в 1964 году. После того, как провёл в тех краях десять лет. Поход домой был очень труден. Всю дорогу я думал о матери, и моя любовь к ней охватила меня с новой силой. Я вспомнил о ней многое из того, чего даже не знал, что помню. Было очень грустно думать, что, вернувшись, я увижу её состарившейся. Хотелось, чтобы мать вновь помолодела. Но когда я добрался до Бенче, она уже шесть месяцев как была мертва. Дожила почти до шестидесяти. Её звали Дао – у нас есть цветок с таким названием[110]. Так что я срезал цветок дао и положил ей на могилу.

– У вас есть жена? Дети?

– Нет. Никого.

– А что ваш отец?

– Умер, когда я был ещё очень мал. Убит французами.

– Мой тоже. Убит японцами.

– А как у вас дела с женой? С детьми?

– Пока никак.

– Значит, вам очень трудно. Понимаю. Очень трудно, когда уходит из жизни самый близкий человек. Как умерла ваша мать?

– Точно мне это неизвестно. От какой-то операции, которая пошла не по плану. Что насчёт вашей?

– Болезнь. Моя сестра сказала, что она длилась несколько месяцев. Наша мать умерла, пока я сам был очень болен – настолько, что пришлось даже сделать остановку по пути с Севера на Юг. Меня одолела лихорадка. Вряд ли то была малярия. Что-то другое. Я две недели провалялся в гамаке. Приходили другие больные товарищи, вешали свои гамаки в том же месте – так мы там и лежали, и некому было нам помочь. Через несколько дней в некоторых гамаках покачивались трупы. Я пережил болезнь и ждал – не дождался, когда же вновь почувствую материнские объятия. Было очень грустно узнать, что она умерла, но в те дни я ещё имел силы, и пламенная преданность общему делу была куда сильнее моей печали. Меня направили в Каофук, а там одним из моих первых заданий стало убийство вашего дяди. Но я его не убил. У меня отказала граната. Разве вы этому не рады?

– Очень рад.

– Если бы она сработала, мой друг Хао тоже был бы мёртв. Но тогда общее дело было важнее Хао. Я уже потерял многих товарищей. Ты хоронишь друга – это добавляет тебе ещё одного врага. Это ещё сильнее зовёт тебя к высокой цели. Потом приходит время, когда ты убиваешь друга. И это может сбить тебя с пути. Но также может быть и наоборот – может сделать тебя глухим к внутреннему голосу, когда он захочет задать тебе кое-какие вопросы.

– И вы начали задавать себе вопросы. Это и привело вас к нам?

– Вопросы у меня имелись с самого начала. У меня не было ушей, чтобы их услышать.

– Что же изменило ваш взгляд на мир, Чунг?

– Не знаю. Наверно, смерть матери. Для бездетного человека это большая перемена в жизни. Если так, то пора готовиться и к собственной смерти. А она может прийти когда угодно, даже раньше, чем убьют тело.

– Что именно вы имеете в виду? Кажется, я не совсем вас понял.

– Наверно, вы и не хотите.

Во время ужина, когда его паршивый вьетнамский свёл разговоры к минимуму, Шкип рассматривал своё окружение новыми глазами, думая о том, что́ видит гость: изысканную старую мебель из ротанга и красного дерева, внушительную входную дверь на том месте, где в этих краях было принято оставлять открытый всем ветрам просвет, забираемый по ночам чугунной решёткой; оштукатуренные стены, украшенные картинами по лакированным доскам – безмолвными пасторальными сценками, старательно написанными крупными акварельными мазками: на них весело зеленели кокосовые пальмы с зазубренными листьями и не было места ничьим душевным терзаниям. Госпожа Зю подала говяжий суп с лапшой, зелень, пропаренный рис. Этим утром она разложила по всему дому маленькие, но броские композиции из цветов. Шкип осознал, что вообще-то она занималась этим ежедневно. Едва ли он это заметил бы, не случись в доме гостя. Она с господином Тхо жила рядом с виллой, прямо вверх по течению ручья, в шалаше, окружённом пальмами и жасминовыми деревьями в гроздьях белых цветов…

В какой-то момент двойной агент прикрыл рот ладонью и зевнул.

– Вам хочется спать?

– Пока нет. Где я буду спать?

– Наверху для вас подготовлена комната.

– Да где угодно, хоть на полу.

– Уложить вас на полу было бы некрасиво с моей стороны.

Затем Чунг то ли попросил пистолет, то ли объявил о том, что у него есть оружие.

– Прошу прощения?

Он повторил по-французски:

– У вас не будет для меня пистолета?

– Нет. Ничего подобного.

Эта просьба вернула Шкипа в реальность. Он-то уже прекратил думать об этом человеке как о ком-то особенном. Точно это был обыкновенный гость, заслуживающий хозяйского радушия, но не больше того.

– Мне только для самозащиты.

– Самозащита вам не понадобится. Здесь вы в безопасности.

– Ладно. Я вам верю.

На десерт госпожа Зю подала изысканный яичный