чем в собственном доме, – чтобы спокойно бросать полотенца на пол, оставлять посуду на кровати и тому подобное. Она подарила юному Мартину на Рождество ошейник для собаки, чем глубоко его тронула, потому что он не мог вспомнить никакого другого примера очевидного взаимосогласия между его матерью и отцом; в этом исключительном случае Дэнни, должно быть, пообщался с Верой – по крайней мере, сообщил ей, что подарил мальчику собаку.

Но в канун Нового года сосед из бирюзового дома на две семьи, раскатывающий на роликах, угостил собаку целой тарелкой лазаньи с марихуаной. Когда Дэнни и Мартин вывели Виски на прогулку после полуночи, одуревший коротышка напал на ротвейлера весом с атлета; тот разок укусил его, тряхнув, – и Виски был убит.

Владельцем ротвейлера был мирный на вид человек из одних мышц, одетый в майку и спортивные шорты; Дэнни принес лопату, и не перестающий извиняться тяжелоатлет вырыл огромную могилу в непосредственной близости от детской горки. Хоронить мертвую собаку на Венис-Бич было непозволительно; и некий свидетель этого, полный гражданской ответственности, позвонил в полицию. Ранним утром наступившего нового года Мартин был разбужен двоими полицейскими, когда Дэнни еще не протрезвел, чтобы объясниться с ними, и не было никакого тяжелоатлета, чтобы помочь мальчику выкопать мертвую собаку. Когда Мартин запихнул Виски в мешок для мусора, один из полицейских положил тело пса в багажник полицейской машины, а другой полицейский выписал штраф и спросил Мартина, где он учится.

– Я учусь по ускоренной программе в Лойола-Мэримаунте, – объяснил Мартин Миллс полицейскому.

Но даже это приметное отличие не помешало арендодателю вскоре выселить Дэнни и Мартина из страха дальнейших неприятностей с полицией. К тому времени, когда они покинули это местечко, Мартин Миллс изменил о нем свое мнение. Почти каждый день на глаза ему попадался тяжелоатлет со своим убийцей-ротвейлером; и ежедневно Мартин вынужден был лицезреть входящего или выходящего из бирюзового дома на две семьи любителя роликов, обожающего лазанью с марихуаной. Так что опять же Мартину было не жаль уезжать оттуда.

А Дэнни, непонятно почему, была дорога эта история. В доме продюсера на Кингз-роуд Дэнни продолжал ее рассказывать, как если бы гибель птиц, совершающаяся на его глазах, подтверждала закономерность гибели бедного Виски.

– Какие там были огребенные места! – кричал Дэнни собравшимся на ужин гостям.

К тому моменту вслед за женщинами попрятались под столом и все мужчины. Представители обоих полов опасались, как бы парящие ястребы не приняли их за редких птиц.

– Папа, ястребы в доме! – кричал Мартин. – Папа – птицы!

– Это Голливуд, Марти, – отвечал Дэнни Миллс. – Не беспокойся о птицах – птицы не имеют никакого значения. Это Голливуд. История – вот что имеет значение.

И этот сценарий тоже не был экранизирован, что для Дэнни Миллса было почти рефреном. Счет за редких мертвых птиц, предъявленный Миллсам, приведет к тому, что чете придется брать в аренду более дешевое жилье.

Далее Мартин Миллс попытался перестать вспоминать, ибо если молодой Мартин был хорошо знаком с недостатками его отца еще до того, как был отправлен в школу, то лишь после того, как его отослали туда, ему стала очевидна моральная распущенность его матери, и это поразило юного Мартина как что-то более ужасное, чем любая из слабостей Дэнни.

Один в келье миссии в Мазагаоне, новый миссионер искал любые средства, лишь бы остановить дальнейшие воспоминания о своей матери. Он подумал об отце Джозефе Мориарити из Общества Иисуса; в Лойола-Мэримаунте это был наставник юного Мартина, и когда Мартин был послан в Массачусетс – где его не приняли ни в иезуитскую, ни даже в католическую школу, – это отец Джо отвечал по почте на религиозные вопросы мальчика. Мартин Миллс также подумал о брате Бреннане и брате Ла Бомбарде, его коадъюторах, или помощниках, в годы новициата в Святом Алоизии. Он даже вспомнил брата Флинна, спрашивавшего, «разрешены» ли ночные поллюции – поскольку разве они не неизбежны? То есть возможен ли секс без греха. Кто же это толковал, отец Толанд или отец Фини, что ночные поллюции, скорее всего, акт бессознательной мастурбации? Мартин был уверен, что это брат Монахан или брат Дули спрашивали, запретен ли акт мастурбации, если он происходит в «бессознательном состоянии».

– Да, всегда запретен, – говорил отец Гэннон.

Отец Гэннон был, конечно, с приветом. Ни один священник в своем уме не станет называть непроизвольные ночные выделения актом мастурбации; ничто в бессознательном состоянии не является грехом, так как «грех» подразумевает свободу выбора. Отца Гэннона однажды выдворят со всеми потрохами из класса в Святом Алоизии, поскольку сочтут, что его бредни – в одной струе с теми антипапскими трактатами XIX века, в которых монастыри изображались как бордели для священников.

Однако Мартин Миллс искренне одобрил ответ отца Гэннона – вот что отделяет мужчин от мальчиков, подумал он. Это стало правилом, по которому он и жил, – никаких ночных поллюций, бессознательных или прочих. Он никогда не трогал себя.

Но Мартин Миллс знал, что даже его победа над мастурбацией наводит на мысли о матери, и потому он попытался думать о чем-то другом – лишь бы не о ней. Он повторил сто раз дату 15 августа 1534 года; это был день, когда святой Игнатий Лойола в парижской часовне дал обет отправиться в Иерусалим. В течение пятнадцати минут Мартин Миллс сосредоточивался на правильном произношении слова «Монмартр». Когда это не помогло и он увидел, как его мать расчесывает волосы перед сном, Мартин открыл Библию на девятнадцатой главе Книги Бытия, поскольку уничтожение Господом Содома и Гоморры всегда успокаивало его, а в историю Божьего гнева был искусно вкраплен урок послушания, которым Мартин Миллс премного восхищался. Это было так по-человечески понятно, что жена Лота… что ей пришлось оглянуться назад, несмотря на то что Господь повелел всем им: «Не оглядывайтесь…», и потому жена Лота все-таки превратилась в соляной столп за непослушание. Как ей и следовало, подумал Мартин Миллс. Но даже его одобрение действий Господа, уничтожившего города, которые выставляли напоказ свои пороки, не избавило миссионера от его наигорчайших воспоминаний, связанных с отправкой его в школу.

Индейка и Турция[83]

Вероника Роуз и Дэнни Миллс решили, что их одаренный сын должен посещать подготовительную школу в Новой Англии, но Вера не стала ждать, пока юный Мартин достигнет нужного возраста для посещения средней школы; по мнению Веры, мальчик становился слишком набожным. Помимо того, что́ ему уже успели преподать иезуиты, они вбили мальчику в голову, что он по воскресеньям должен ходить на