бассейну, в котором и плюхал на надувном плоту, представлявшем собой Утенка Дональда, – этот утенок тоже был зна́ком памяти о детях, так и оставшихся в возрасте шести-восьми лет.

Дэнни раскатывал туда-сюда в неглубокой части бассейна, притом что вместо плавок на нем были брюки и мятая рубашка, и прижимал к груди страницы своего будущего сценария; ясно – он не хотел, чтобы они намокли. Отец и сын вместе наблюдали, как пожарные борются с огненной напастью.

Актер, который был почти известным и чья гостиная сильно пострадала, приехал домой гораздо позже, после того как пожар был уже потушен и пожарные уехали. Дэнни и Мартин Миллс все еще катались по воде на утенке.

– Давай подождем мамочку, чтобы ты все ей рассказал про пожар, – предложил Дэнни.

– А где мамочка? – спросил Мартин.

– Уехала, – ответил Дэнни.

Она уехала вместе с актером. Когда Вера и актер вместе вернулись, Мартину показалось, что отец отчасти доволен видом обгоревшей гостиной. Сценарий фильма не слишком получался; по сценарию актер предполагал сыграть что-нибудь «злободневное» – это была история отношений молодого человека с пожилой дамой, – «нечто с горчинкой», как просил актер. Вера рассчитывала на роль пожилой дамы. Но этот сценарий опять же так и не стал фильмом. Мартину Миллсу было не жаль покидать этих навечно шести– или восьмилетних детей в Саут-Лоррейне.

В своей суровой келье в миссии Святого Игнатия в Мазагаоне миссионер искал теперь свой экземпляр «Карманного католического катехизиса»; он надеялся, что сей предмет первой необходимости (для верующего) поможет избавиться от воспоминаний о каждой спальне, где когда-либо приходилось ночевать в Калифорнии. Однако он не мог найти это духоподъемное издание в мягкой обложке; он предположил, что оставил книжицу на стеклянной столешнице у доктора Даруваллы, – и в самом деле, так оно и было. Доктор Дарувалла уже держал ее в руках. Фаррух прочел о соборовании, о таинстве елеосвящения для болящих, потому что это вполне пригодилось бы для нового сценария, который доктору не терпелось начать; он также бегло прочел отрывок о распятии – и подумал, что ему хотелось бы как-то похитрее использовать этот сюжет. Доктор чувствовал себя шкодой и озорником, и ранние часы наступающего вечера, казалось, никогда не кончатся, потому что самым важным для него было немедленно приступить к сочинению этого текста. Если бы Мартину Миллсу стало известно, что доктор Дарувалла собирался написать с него персонаж для романтической комедии, несчастный миссионер предпочел бы предаться воспоминаниям о своих детских скитаниях по Лос-Анджелесу.

На Кингз-роуд в Лос-Анджелесе был еще один дом, где Мартину почти что нравилось жить; там имелся пруд с рыбками, а еще продюсер, владелец дома, держал редких птиц, ответственность за которых лежала, к сожалению, на Дэнни, пока он жил и писал там. В первый же день Мартин заметил, что в доме нет никаких сеток на окнах. Редкие экземпляры птиц содержались не в клетках, они были просто привязаны к насестам. Однажды вечером во время званого ужина в дом влетел ястреб, а затем еще один – и, к ужасу собравшихся гостей, редкие породы хозяйских птиц стали добычей прилетевших хищников. Дэнни же был настолько пьян, что под пронзительные крики терзаемых птиц пытался дорассказать свою историю о том, как его выселили из любимого жилища на две семьи с видом на пляж в Венеции[82]. Эта история всегда вызывала слезы на глазах у Мартина, поскольку она касалась смерти единственной в его жизни собаки. И пока налетевшие ястребы расправлялись со своими пернатыми жертвами, а гости, прежде всего женщины, прятались под обеденным столом, Дэнни продолжал рассказывать свою историю.

Юный Мартин еще не догадывался, что чем хуже складывалась сценарная карьера его отца, тем более дешевое жилье они были вынуждены снимать. Хотя это был шаг вниз по сравнению с бесплатным проживанием в домах зажиточных режиссеров, продюсеров и почти известных актеров, дешевое жилье было, по крайней мере, свободно от чужой одежды и чужих игрушек; в этом смысле такое жилье представлялось Мартину Миллсу шагом вверх. Но только не в Венеции. Юный Мартин также не догадывался, что Дэнни и Вера просто ждут, когда сын достаточно подрастет, чтобы отправить его в школу-интернат. Они полагали, что это оградит ребенка от нескончаемых распрей родителей – от их фактически раздельного существования, даже в одних и тех же стенах, от любовных интрижек Веры и от пьянства Дэнни. Но для Веры в Венеции было слишком убого; она предпочитала проводить время в Нью-Йорке, в то время как Дэнни колотил по клавишам портативной машинки и с риском для жизни возил Мартина в Лойола-Мэримаунт. В Венеции они снимали первый этаж в непотребно-розовом доме на две семьи, с видом на пляж.

– Это было лучшее место из всех, где мы когда-либо жили, потому что там все было чертовски настоящее! – объяснял Дэнни своим перетрусившим гостям. – Не так ли, Марти?

Но юный Мартин молчал; рядом с журнальным столиком в гостиной, на котором было блюдо с еще не съеденными закусками, он видел смертельную агонию птицы Майны в когтях ястреба.

На самом деле, думал Мартин, Венеция показалась ему довольно ненастоящей. Обколотые и обкуренные хиппи на Южном бульваре Венеции… Мартин Миллс пришел в ужас от такого окружения, но его удивил и растрогал Дэнни, который подарил ему собаку размером с бигля из приюта для бездомных собак «Спасенные от смерти!» – как сказал Дэнни. Несмотря на протесты Мартина, он назвал пса Виски из-за его цвета. Возможно, эта кличка, данная в честь выпивки, и сыграла роковую роль в судьбе собаки.

Виски спал с Мартином, и Мартину было разрешено вешать на пропитанные океанской сыростью стены свои собственные поделки. Вернувшись домой из школы, он ждал, пока спасатели на пляже закончат свои дежурные дела, а затем отправлялся с Виски на берег океана, где впервые, как Мартину показалось, ему завидовали дети, которых всегда можно найти на игровых площадках общего пользования, – в данном случае, это были дети на Венис-Бич, стоявшие в очереди, чтобы скатываться с горки в воду. Конечно, им хотелось бы иметь собственную собаку для прогулок по пляжу.

На Рождество приехала Вера, хотя и ненадолго. Она отказалась остаться в Венеции. Она заказала апартаменты в простеньком, но аккуратном отеле на Оушн-авеню в Санта-Монике; там она устроила рождественский завтрак с Мартином – первый в его жизни, когда он завтракал не один, а вместе с матерью, для которой уровень роскоши определялся качеством гостиничного сервиса. Вероника Роуз не раз говорила, что была бы более счастлива жить в номере с хорошим обслуживанием,