с Эн на летней веранде кафе на Крылова. Неожиданный проблеск лета убедил хозяев вытащить наружу столы и ловить на эту снасть проплывающих мимо: скорее, скорее, давайте, пока не началось!

Эн была совершенно не похожа на себя: вместо джинсов и какой-нибудь безразмерной дырявой хламиды, дурацкой кепки, разноцветных чулков — «костюм женщины». Платье в узор, цепочка, кольца и браслеты нормальных размеров. И тени под цвет платья. И маникюр. Не сказать, что Серёгину больше понравилось, но интересно. Волосы вот только она зря отпустила, с короткими ей было лучше. Ему-то точно было лучше.

— Ок, игры и оскорбления — done, — кивнул Серёгин. — Что теперь, книжки?

— Я мало читаю, — созналась Эн, — некогда, а одна-две в течение не пойми какого срока не считаются. А у тебя?

— Мемуары Фрая — смешные, «Марсианин», «Немцы» Терехова, «Обитель» прилепинскую советуют, хотя…

— Я первую часть смотрела. Так-то фигня фигнёй, хотя Йовович и красоточка.

Серёгин долго смеялся.

— А в группе своей ещё поёшь?

— Не, — Наташка наморщила нос, посидела так несколько секунд, вздохнула, — разбежались. Уже не помню, когда.

— Жаль, — честно сказал Серёгин; он любил, как Эн пела. В плейлисте ноутбука до сих пор торчат два её трека. Серёгин даже лелеял надежду, что как минимум один адресован именно ему.

Эн не оценила. Она помрачнела, сплела на груди руки и стала смотреть тем взглядом, какой Серёгин видел у своего кота, когда нёс его прививаться.

— Лёша, не надо вот этого, — предупредила она.

— А что такое? Правда, жаль: ты клёво пела.

Эн смерила его не неприязненным даже — а каким-то окончательным взглядом. В этом взгляде враз кончились «Варкрафт», Фрай и любые остальные темы.

— Клеиться этими приёмчиками не надо, — отчеканила Эн.

— Кто клеится?! — возмутился Серёгин, который ещё не определился, нужно ли в этот раз клеиться к Наташке или ну его к собакам. — Я уже не имею права тебе просто сказать, что ты такая же охуенная? У нас с тобой теперь подцензурно?

— У нас с тобой, — она сделала здесь ударение, — Лёша, ничего. И про группу-песни-пляски мы не разговариваем.

— Да мы с тобой вообще не разговариваем, — сказал Серёгин, тоже стерев с лица стародружеское выражение и сразу став значительно старше своей ровесницы. — Это так, Наташа, флуктуация. Кофе взыграло.

— Ну-ну, — сказала Эн, — ну-ну. В мире, в котором ты живёшь, Лёша, всё флуктуация. Всё вспышка. Слева, справа, побежали, нет, стой, побежали опять. Не просто же так ты косплеишь одинокого рейнджера.

— У меня есть сын.

— Которого ты видел раз пять за десять лет.

Серёгин хотел возразить, что ездит к Арсюхе два раз в год, но вовремя сообразил, что аргумент так себе и едва ли сыграет. Промолчал. Эн кивнула — не без торжества.

— То есть у тебя с дочерью — не в пример слаще? — уточнил он.

— У меня их две.

— Серьёзно?

— Ха, — сказала Эн, — и вот, Лёша, всё у тебя так.

Помолчали.

— Слушай, — примирительно сказал Серёгин, — мы десять лет не виделись, может, ещё на столько же разбежимся. Давай не будем хоть один день друг друга жрать. Давай я просто скажу, что рад тебя видеть. Без всяких.

— Да я тоже рада. Лёша, только не делай из этого специальных выводов, оки?

— Да не вопрос.

— Точно? Ты же понимаешь, почему я уточняю?..

Он понимал.

Второй раз они встречались через полтора года после первого. Его переклинило, а она сказала: ну, может быть… попробуем. Он решил, что это знак. Всё можно пересобрать, перерисовать, пересложить. Мотался за ней хвостом. Ездил за ней в Москву, к её огромному удивлению. Выкладывался на свои 200, а может, 300 процентов. Совершенно рехнулся. Из всего выпал.

А потом был опять разговор. И ещё один. И она сказала: слушай, это всё хорошо, но получается какой-то изврат. И только тогда он освободил город совсем. Выехал в Красноярск с вещами.

В третий раз он написал. И она написала. И он собрался приехать, хоть все и были уже глубоко женаты. Но она сказала: давай остановимся, слишком сложно, Лёша. Он отказался. Он думал, она тоже откажется, когда он появится. Он ошибался.

— Ладно, — сказал Серёгин, постаравшись как можно нейтральнее улыбнуться, — тебе же хуже.

Эн усмехнулась — пожалуй, чересчур язвительно.

— И ты не приехал начинать старую песню?

— Я по работе приехал.

— И где же ты сейчас работаешь?

— Помощником губернатора. Как тебе?

— Так себе, — отозвалась Эн, — хоть бы уж тогда президента.

— Так ты не поверишь.

— Так и не поверю, да.

Они помолчали.

— Не факт, что ты слышала, — сказал Серёгин. — Красноярские дела. У нас там детей решили порезать в салат. Шьют убийство Кеннеди и минирование моста.

— «Комитет», что ли?

Серёгин удивлённо присвистнул.

— Ого, — сказал он.

— По работе слышала, — кивнула Эн.

— По работе? А ты кем сейчас трудишься?

— О, тебе понравится, — плотоядно улыбнулась Эн. — Помощницей судьи.

— Подожди, — нахмурился Серёгин, — какого судьи?

Обыкновенного, федерального. Она получила заочное юридическое, а стаж муниципальной службы у неё был раньше — она же тогда в избиркоме… Ну вот она и пошла. Интересная, кстати, работа. Нервов бывает много, но где их не бывает, Лёша? Уже три года как. Сработались.

— Мне в суде говорят, — продолжала болтать Эн, не замечая изменившегося настроения Серёгина, — вам, Наталья Лександрна, надо уже сдавать самой. Как будто это так просто. Я не то чтобы мажусь, просто надо допить свой горшочек смелости сначала…

Ему не понравилось. Серёгин пытался сообразить — а что его, собственно, задело? Ну, выучилась; хорошо. Ну, работает; нормально. Ну, помощницей судьи. И что? Но нет, что-то хрустнуло, посыпалось что-то.

— Так а чего ты впрягся за этих взрывателей? — вдруг сама себя оборвала Эн. — Вспомнил анархическую юность?

— Да какие они взрыватели, Эн, окстись. Обычная мелюзга, которую по дворам наловили.

— Ты мне расскажи, ага. У нас тут свои такие же водятся. Как раз слушания в сентябре закончились.

— Какие свои? — насторожился Серёгин.

— Да то же, что ваши, мажорики с ранением в голову.

— С этого места поподробнее.

— Сам почитай. Только не на «Дожде» разном, а то у вас, либерды, там сплошной кровавый режим будет. А про оружие, мины, тренировки по стрельбе враз забудете.

— У нас… у либерды? — уточнил Серёгин.

— Ну, — улыбнулась зубами Эн, — раз «по дворам наловили» — значит, ага. Так только либерастня пишет.

Серёгин поморщился. У него было вшитое в голову внутреннее правило: «укры», «колорады», «либерасты», «путиноиды» и прочий словарь боксёров по переписке был директивным указанием на окончание разговора. Любого. С любым. По любому поводу.

Он спохватился: может, он поморщился