— Света, — сказал Аслан, — просыпайтесь, поехали.

Это была тоже автоматическая функция проговаривания записанных неизвестно на что слов.

Сознание вспышкой вернулось к Аслану только в суде. Кто-то принялся кричать, и его стали выволакивать из зала. Аслан повернул голову, но так и не успел опознать конвульсивное тело на полу. Наверное, из других родителей.

Он ещё покрутил головой, пытаясь разобраться, что к чему, и в этот момент его больно схватила за руку Светлана. Она заливалась слезами и что-то говорила шёпотом. Громким шёпотом. Таким нестерпимо громким, разъедающим всё вокруг себя шёпотом.

Аслан никак не мог сообразить, к чему всё это.

В другом конце зала встала похожая на чумного доктора судья. Каркнула, поёжилась чёрным балахоном, порхнула к выходу.

Аслан заморгал, потому что ему показалось, что другие в чёрном ведут под руки Давида.

Опять показалось. Нет, всё, ушли. Больше ничего.

Только Светлана корчится на скамейке, и чёрные нехотя идут и в её сторону.

Аслан открыл глаза. Аслан наконец понял.

Он сгрёб Светлану в охапку и практически понёс её к выходу.

За столом, сложив перед собой руки ладонями кверху и разглядывая их, как будто впервые увидел, сидел человек.

Аслан узнал его по неопрятной лысине с жидкими волосяными завихрениями то тут, то там. Этот же лысач стоял у входа, когда Аслан со Светланой приехали к Спартаку в прошлый раз. Он ещё отметил тогда у него кобуру поверх жилетки — как в ковбойском фильме.

— Здравствуй, — сказал Аслан с порога.

Человек оставил руки лежать как есть и посмотрел в сторону говорившего. Кивнул — в значении «и что?». Не узнал.

— Я к Спартаку.

— А-а, — сказал человек, не заинтересовавшись, разглядывая собственные шевелящиеся пальцы. — Нет его теперь.

Аслан чего-то подобного и ожидал. Он сделал угрожающий шаг вперёд. Этого лысача, если надо, он разберёт. Легко разберёт.

— Как так нет?

— Никак, — сказал человек, не обращая на напрягшегося Аслана внимания, — задрали.

Аслан только оскалился. А человек — без неприязни, без удивления — просто пожал плечами.

— Ну, сам сходи.

Дверь кабинета была приоткрыта. Аслан толкнул, и она с завыванием отлетела в сторону. Аслан сгруппировался, ожидая удара откуда угодно, но удару прийти было решительно неоткуда. Спартак, ставший кучкой засаленных тряпок, лежал на полу. Маленький, подумал Аслан, какой он, оказывается, маленький.

Аслан осторожно, оглядывая стены и держа боковым зрением коридор за спиной, сделал несколько шагов, наклонился и посмотрел в лицо бывшего Спартака. Лицо и лицо. Плечи и плечи. Шея как шея. Рубашка с короткими рукавами. В горошек. Крови только много. Видимо, несколько раз с замахом. И потом руку левую. Может, пробовал заслониться? Пальцы-то на месте?

Пальцев не было. Трёх на левой, начиная с мизинца. И, похоже, ещё на ногах, там тоже кровь.

Аслан помотал головой. Сжал кулаки, врезал самому себе по зубам.

Гады! Га-а-а-ады!

Бросился к столу, ящики не заперты, бумаги, бумаги. И в другом тоже. И вот этот сейфовый…

Вошёл лысач. Без угрозы, почти расслабленно.

— Ничего нет, — сказал он устало. — Даже если и было, нет уже.

— Как его задрали? Когда?! — заорал Аслан.

— А я знаю? — удивился лысач. — Сейчас менты приедут — можешь спросить. Но лучше сваливай отсюда, пока не загребли. Денег, поди, ему дал, да? Забудь.

Аслан чуть не бросился.

Лысач отшатнулся и схватился за свою кобуру.

– Ölüm! — закричал он. — Ölüm-ölüm![2]

Он попытался собрать лицо из тех обломков, в которые превратилось всё вокруг, но, видимо, мало что получилось, потому что при виде Аслана Света сразу же заплакала.

Он в зомби-режиме загрузился в машину, не обращая внимания на её слова и руки, летевшие в него. Повернул ключ, нажал ногой на педаль, и вэн рывком выскочил из гаражей. «Ниссан» поскакал по оврагам промзоны, рваным проволочным линиям, брошенным трубам, битому кирпичу. Не разбирая дороги, будто сзади напирала толпа киношных мертвецов. Мертвецы настоящие, напротив, никуда не торопились и уже не поторопятся. Они лежат там, в гаражах, и ждут своих мертвецеведов.

Светлана продолжала что-то кричать, биться о стекло, пыталась распахнуть дверь. Аслан же внезапно выключился — и без особого интереса наблюдал за собой как бы со стороны.

Вот он — седой старик сорока трёх лет — сидит за рулём и упирается взглядом в автомобильное стекло. Вот он же — ещё лет на пять старше — гонит что есть мочи по 60 лет Октября с тайной надеждой, что какой-нибудь лесовоз или другой большегруз неловко попятится, вывалит на полосу Аслана свой нелепый зад, и времени принять его во внимание уже не останется. Хлоп-хлоп. Но лесовоза всё нет.

А вот кто-то, только отдалённо похожий на Аслана — неопределённого возраста и со смазанным перекошенным лицом — сидит на камне около бегущего тонкой струйкой ручейка. А рядом с ним, по-турецки поджав под себя ноги, раскачиваясь и что-то тихо напевая, — Светлана.

Это «стакан», с удивлением узнал Аслан, самый центр города. Что это мы делаем на «стакане»?

Делать здесь действительно было нечего. Вокруг ошивались неформалы.

Это такое специальное место, Аслан, может, даже знал об этом, пока был живой. А может, и нет.

Это не важно. Всё уже не важно.

Это музыка из «Шерлока Холмса»; наверное, когда-то нравилась — иначе зачем? За ней (из неё?) голос. Чужой, ничего не значащий, но почему-то по имени. «Ас-лан», «Ас-ла-ан!».

— Ты меня слышишь?! Мы с тобой в одной лодке.

— Да, — сказал Аслан в трубку, — в лодке.

Слова будто утеряли вес: они ничего не отвечали и ничего не спрашивали. Они сами слипались вместе и сами же разлетались в буквенную пыль.

— Просто приезжай. Или скажи, где тебя найти — подберут.

— Да, — сказал Аслан, — ехать надо.

Он надолго закрыл глаза, а когда открыл, всё то, что он хотел растворить, расплавить и вытолкнуть в сон, снова набежало на глаза. В трубке монотонно звучал голос. Аслан поморщился и даже подёргал плечом, чтобы его сбросить.

— …где тебя подобр…

— Света, — позвал Аслан, поняв, что не видит её поблизости. Её и не было. — Света потерялась, — сказал Аслан в трубку.

— Понятно, — вздохнули в ответ. — Где ты сам?

Аслан опять закрыл глаза.

— …Давид тебе не простит! — закричала трубка.

Аслан удивился. Давид и так его не простил, что уж теперь. Но то, что трубка плюётся в Аслана такими диковинными словами, его удивило.

— Я на «стакане», — сказал он, вслушиваясь в звук своего нового голоса — звук как у расколовшейся ольхи, которая выкрикивает своё последнее слово.

— Не уходи никуда только!

Аслан