меня, чтобы я не наделала всяких глупостей. Так что я у них в долгу. Типа того.

Так получалось достаточно близко к правде. На что-то другое времени не было.

Сообщив Лину не особо радостную новость, я в течение долгой минуты смотрела, как свет меркнет на его лице. Он сглотнул. Я шагнула к нему и уперлась лбом в его лоб.

— Я струсил и повел себя как дурак и, сказать по правде, как эгоист. Я просто…

— Главное, что ты вернулся. Мы снова друзья.

— Мне все равно стыдно, — сказал Лин, переплетая свои пальцы с моими. — Это…

— Это ничего. Теперь ты здесь. Но нам надо идти. И побыстрее.

На сей раз Лин не стал спорить.

Когда мы нашли их, Талия нарядилась в чье-то свадебное платье.

Она словно сияла посреди полутемного зала, освещенная фонарем, стоящим у ее обутых в сандалии ног. Дзюни-хитоэ было богатое, роскошного кроя, всех оттенков рассвета, и каждый слой шелка покрывали вышитые лица из детской книги, они поблескивали, отражая свет фонаря. На фоне ярко-­оранжевой верхней накидки кожа Талии, казалось, приобрела цвет бездны. Из коричневой стала черной, как краска на зубах.

— Где вы эту пакость… — В кои-то веки Лин не улыбался, не пытался никого обезоружить, разрядить обстановку. — Хотя знаете что? Мне пофиг. Вы же понимаете, что это, возможно, принадлежало покойнице?

— Да что за хрень с тобой творится? — Фаиз выскочил из смежной комнаты. Его наряд — слегка помятый парадный костюм, галстук-бабочка и все прочее — был по-палачески черным. — Если собираешься вести себя, как мудак, убирайся.

— Извини, — ответил Лин без капли вины в голосе. — Я просто указываю на очевидное.

Фаиз приподнял бровь:

— Два пьяных идиота.

Я опустилась на одно колено, заскрипела зубами, борясь с головной болью, зажигающей перед моими глазами цветные огни.

— Это ошибка.

— Ты про призрачную девушку? — Филлип вышел из-за моей спины, подхватил меня под мышки, поднял на ноги и прислонил к стене ниши, рядом с вазой, полной мертвых цветов. Лепестки рассыпались в пыль у меня на глазах — я отпрянула. Воздух вокруг был вязким, как мед, казалось, его можно жевать. — Никто ее не видел. Не волнуйся.

Нет, поправила я себя, воздух не вязкий. Он был упругий и сладковатый, как пучок жил, если пожевать их несколько минут, — немного гадкое удовольствие!

— Нам надо уходить.

— После церемонии, — сказал Филлип.

— Нам надо уходить, — повторила я.

— Все будет хорошо.

— Типичное заявление белого парня.

Лин издал горлом раздосадованный, совершенно звериный звук.

Чуть поодаль от нас Фаиз и Талия робко взялись за руки перед алтарем, посвященным увядшим мертвым духам, божкам, до сих пор обитающим под сводами крыши. Можно было ощутить, как дом делает вдох. Можно было ощутить его взгляд. Я ощущала это.

— Даже если отмести все, что говорила Кошка, с чего вы, собственно, взяли, что это хорошая идея? Даже… даже если предположить, что все это лишь бред пьяного в стельку мозга, это тупо странно. На хер вам это вообще сдалось, ребята?

— Пойми… — вздохнула Талия.

Лин, всегда готовый с радостью обратить что угодно в шутку, набрал в грудь воздуха и выпалил, как из пушки:

— Да срать я хотел на вас и на ваше понимание!

— Тебя тут никто не держит. Тебе тут рад только один человек — Кошка, и оба вы… — Талия бросила на меня взгляд и прикусила губу, предъявив белые зубы, точно оскорбление.

Она отцепилась от Фаиза и двинулась вперед в сопровождении извивающихся красных шелков.

— Просто. Убирайся. Отсюда. Идет? Никому ты тут не нужен. Ни ты, ни твои шуточки, ни твой поганый идиотский сыр…

— Секундочку, вот не надо! Ты ела мои харчи так же, как и остальные.

— Вон, — с чувством проговорила Талия. — Вон. Отсюда.

— Хорошо, — сказала я.

Все повернулись ко мне. Все глаза обратились на меня, даже те, что усеивали стены, глаза, обрамленные сусальным золотом, намеченные кистью художника. Комната завертелась, завращалась вокруг тысяч нарисованных лиц. И особняк выдохнул.

— Мы уходим, — сказала я и для пущего эффекта повторила чуть тише: — Мы уходим.

— Кошка, не надо. — Фаиз уже вклинился между нами. — Не надо тебе уходить. Мы с тобой не ссорились. Просто… Лин, чувак, извини. Без обид, но я хотел, чтобы это было радостное событие, понимаешь? Просто… ты можешь понять, я не знаю, ну, знаешь…

— Пусть уходят оба, если хотят, — сказала Талия.

— Талия, — наконец вмешался Филлип, в сутане, с белым воротничком священника, совершенная карикатура на Голливуд. Ни Талия, ни Фаиз не были католиками, но соль заключалась в том, что это не имело никакого значения. Предполагалось устроить внеконфессиональную, неортодоксальную церемонию. Таинство, заключенное в шутку, облаченную опытом. — Ты действительно этого хочешь на своей свадьбе? Я не думаю, что прогонять Лина…

Талия опустила фату — анахронизм, уступка навязанному Западом стандарту. Кусок белой кружевной материи, чудовищно безвкусный в сравнении с позаимствованными одеяниями, прошитый чем-то блестящим. Украшенная кистями занавесь опустилась с прохладным вздохом.

Огни дрогнули.

— Не надо меня жалеть, — жестко сказала я. — Не хочу я вашей жалости.

— Кошка… ты пьяная, — произнес Филлип.

У его доброты были зубы. И субтитры. «Сядь и не рыпайся», — значилось в них.

На стене расположился совет кицунэ — с бледной шерстью и черненными углем кончиками хвостов. Они застыли в необычно величественном ожидании. Делегация тэнгу вручала подарок их премьер-министру.

— Что, расхотела спасать жизнь этим дебилам? — спросил Лин.

— Филлип же сказал, что я пьяная.

Мой смех вышел похожим на перестук костей — ни грамма мяса для смягчения звука. Злобным, бездушным.

Я смерила присутствующих взглядом, скрипнула зубами и побрела к дверям.

— Я ничего больше не могу сделать. Я устала.

— Не надо тебе уходить, — повторил Фаиз.

Как будто достаточно просто вернуть меня на поводок, и все будет хорошо. Он тоже говорил сочувственно. На самом деле даже чересчур, его голос просто сочился сочувствием. Я смотрела на него и видела, как сострадание мало-помалу утекает, обнажая раздражение, злость, отвращение — давние, как память о нашем первом школьном знакомстве.

— Я серьезно.

Я ничего не ответила на это.

— Пойдем, Лин.

— Кошка! — Фаиз по-прежнему пытался помириться. Слишком плохо пытался. Слишком поздно.

Я не стала оборачиваться.

Звуки шагов выдавали геометрию их перемещений. Шорох ткани: Талия движется по колоколообразной кривой, Фаиз шаркает за ней, отставая на четверть такта. Шаги Филлипа были четкими, но неторопливыми, звучали громко. Один лишь Лин шел так, словно