оконным стеклам. Мы словно были в зверинце, мы словно и раньше находились на всеобщем обозрении в вольере, окруженные детьми, но осознали это лишь сейчас.

Но даже это ощущение прошло.

По мере того как все больше нарисованных тел — некоторые представляли собой лишь переплетение небрежных линий, другие же были вычерчены самым подробным образом — заполоняло потолок, он и сам начал медленно набухать, словно обратился в кусок желе. Мы переглянулись под навесом, сочащимся скалящимися зеваками.

— И что теперь? — поинтересовался Лин.

Фаиз сидел на полу и причитал, уткнув лицо в ладони, — надрывные завывания не стихали и не прекращались, сколько бы мы ни шептали утешительные банальности ему на ухо. Он корчился от горя, царапал себе щеки, пока полупрозрачные полоски содранной кожи не начали набиваться ему под ногти. Руки у Фаиза теперь были замараны обильно текущей кровью.

— Не знаю, — ответила я и жадно глотнула воды.

Ее вкус заставил подумать о пруде, о водорослях, иле и всплывающих из сумрака телах с мягкими, творожисто-бледными животами.

Я поперхнулась, выплюнула пластинки ряски и скользкие комья черных волос:

— Что за…

— Похоже, мы достигли критического уровня паранормальщины. — Лин захихикал, пронзительно и дико.

Я поморщилась — каждый приступ этого безумного смеха по ощущениям был словно вколачиваемый в макушку гвоздь.

— Прекрати, — сказала я.

Никто не обратил на меня внимания. Фаиз продолжал рыдать, Лин и Филлип о чем-то спорили, а ёкаи всё пялились на нас, перешептываясь между собой. Теперь я их слышала, различала разрозненные обрывки речи на диалектах, что были даже древнее этого дома, срывающейся в современный жаргон. То и дело в разговорах ёкаев, точно знаки препинания, выскакивали еле различимые английские слова. Я смогла разобрать лишь «невеста», «привет» и «мокро» — они повторялись так часто, что вскоре стали напоминать ритм.

привет привет привет

Я снова глотнула горьковатой воды. На этот раз дом не стал пытаться задушить меня ряской.

Боль в голове начала слабеть, превратилась в гул, как будто в серых губчатых лабиринтах моего мозга обосновался пчелиный рой. По меньшей мере половина фонарей погасла, и я была рада потемкам. Я подошла к Лину и Филлипу; последний застыл, уперев руки в бока, словно обезумевший Питер Пэн.

— Нам однозначно надо уходить, — сказал Лин.

Филлип помотал головой, его блондинистая львиная грива слиплась от пота.

— Талия.

— Плевать мне на Талию.

— Тебе плевать, а мне не плевать.

При всех своих развеселых понтах Филлип умел волшебным образом уменьшаться, съеживаться. В обычной жизни вы бы даже не подумали, что в нем почти два метра роста — живописное воплощение американской мечты. Широкие плечи, мускулистые бедра, грубый неолитический подбородок. Но сейчас он оставил эти уловки, на смену открытости пришло нечто более опасное — неподвижность хищника, заставляющая продолговатый мозг вопить от ужаса.

Я подумала о домашних кошках и их диких родственниках: тело прижимается к земле, каждая лапа расположилась ровно в отпечатке шага предыдущей. В воздухе остро пахнуло аммиаком, я старалась не глядеть вниз, чтобы не видеть, чья ширинка расцвела темными пятнами. Это было бы в каком-то смысле грубо. Даже неприлично. Это было бы как пересечь черту, нарушить последнюю границу личного пространства.

— Ну да, ты в своем репертуаре. Валяй тогда… оставайся. Но как раз сейчас должны начаться убийства. Ты же знаешь, что сейчас тот самый момент. — Пока Лин произносил это, его голос дрогнул дважды. Он снял очки, протер стекла краем рубашки. — Мы тут умрем. — Он вздрогнул. Прикрыл лицо ладонями и начал тихо напевать, перекатываясь с пятки на носок: — Мы умрем, мы умрем, мы умрем. Тра-ля-ля. Мы все умрем. Потому что мертвым одиноко в темноте и все они тоскуют по солнцу.

— Заткнись! — Филлип сжал переносицу так, что кожа покраснела. — Заткни хлебало. Заткнись, или я тебе…

— Ничего ты ему не сделаешь. Лин прав.

Я хотела сказать, что нам не следовало приезжать сюда, что нам незачем было тут оставаться. Я подумала о Талии, о ее коллекции вздохов на все случаи жизни, о том, как летнее платье с узором пейсли прикрывает ее колени, как ветер играет ее темными волосами, о том, как мертвецы высосут воспоминания из ее мозга и согреются ими на минуту. Я подумала…

…и, стиснув эту мысль в кулаке, глубоко вдохнула:

— А если вы, двое дебилов, сейчас начнете драться, кто нас будет спасать? Это разве не ваша обязанность? Филлип, ты же у нас квотербек высшего класса! Герой! Тебе полагается…

— Умереть, — прошептал Лин.

Но Филлип был словно под гипнозом, он уставился на меня с полуоткрытым ртом.

Я подумала о свежих телах, тихо лежащих в неглубоком пруду, еще теплых на ощупь, с глазами и ртами, распахнутыми, словно бы в изумлении. Но продолжала на манер Шахерезады нашептывать всякую ерунду обо всем и ни о чем, и постепенно полумертвый взгляд Филлипа стал живее, а ёкаи устроились в вальяжных позах — грандиозное собрание.

— Думаю… да нет, ты права. Нам надо…

— Тут есть библиотека. — Мы все вздрогнули, услышав голос Фаиза, да еще так близко. Глаза его горели, как при лихорадке. И он непрерывно облизывал верхнюю губу — размашистыми, пытливыми движениями воспаленного, покрытого вздувшимися венами языка. — В ней должна быть нужная информация.

— Фаиз, не надо… — начала я.

Он шмыгнул носом. В свете фонарей его лицо казалось скорее розовым, чем красным, покрытым больше мышцами и свернувшимися жидкостями, чем кожей. Несмотря на все, что на него обрушилось, вид у Фаиза был почти кроткий.

— Там есть книга. Там должна быть книга. Всегда бывает книга…

— Господи, чувак. Лицо у тебя… — сказал Лин.

— Там есть книга, — повторил Фаиз. — Я знаю, там есть книга.

— Чувак, это просто выдумки. В реальности люди не оставляют повсюду подсказки, как… как в компьютерной игре, — сказала я. — Нам надо уходить. Прости. Мне очень жаль Талию, но нам нужно уйти. Слишком поздно. Пора идти. Пора. Нужно уходить. Тебе нужна помощь.

— Талия бы тебя не бросила, — с нажимом произнес Фаиз.

«Нет. Нет, она бросила бы», — подумала я. Но сказать это в помертвевшее лицо Фаиза, в его глаза со зрачками, сжавшимися до булавочных головок, не смогла. Говорил Фаиз как во сне.

— Я…

— Вы с Лином идите, — заявил милосердный к чужим слабостям Филлип. — Мы останемся.

— О’кей, — сказал Лин.

— Нет.

Рука Фаиза взметнулась, как атакующая змея, схватив его за тонкое запястье. Лицо Лина искривилось от боли. Я услышала хруст сухожилия складывающейся ладони: большой