Пламя ночной свечи медленно ело риску за риской, а Ота все слушал, как внутренний голос ноет в голове, терзаясь из-за тысячи настоящих и выдуманных бед. Торговые соглашения с Удуном еще не подписали. Возможно, у дочери действительно что-то случилось. Когда построили дворцы? Ничто не вечно, и они когда-нибудь рухнут. И башни тоже. Башни такие высокие, что касаются облаков. Что делать, если они упадут? Ночь подходила к концу. Нужно уснуть, иначе утром придется еще хуже. Он вспомнил, что надо поговорить с Маати, расспросить его про посланника дая-кво. За ужином.

И так без конца. Когда от ночной свечи осталась лишь четверть, Ота сдался и потихоньку выбрался из постели, чтобы хоть Киян могла поспать спокойно. Ступая босыми ногами по холодному полу, он подошел к дверям и выглянул. В соседнем покое дремал сторож — молодой человек, сын какого-нибудь слуги или раба. Его отец, наверное, был в милости у старого хая, вот мальчишка и удостоился чести сидеть у дверей, скучать в одиночестве, темноте и холоде. Лицо у спящего было умиротворенное, словно у мертвеца. Ота бесшумно проскользнул мимо и нырнул в темноту дворцовых коридоров.

В последние месяцы он стал все чаще гулять по ночам. Иногда — по два раза в неделю. Ота бродил в темноте, не зная сна. Ревниво оберегая свое одиночество, он обходил стороной места, где мог кого-нибудь встретить. На этот раз он взял фонарь и спустился по длинной лестнице на первый этаж, а оттуда — еще ниже, в тоннели, на подземные улицы, куда люди прятались зимой, спасаясь от жестокого, леденящего жилы холода. С приходом весны город под городом опустел и затих. В воздухе еще держался запах давно погасших факелов. Ота представил, что коридоры и галереи ведут в бездну, что темные проемы арок, узкие лестницы, чертоги, чьи своды никогда не видели солнца, уходят все глубже и глубже под землю, как в детской песенке.

Он шел куда глаза глядят, пока наконец не оказался в отцовском склепе. Это его нисколько не удивило. Усыпальница куталась во мрак. Стены покрывали старинные письмена, высеченные в камне. На богато изукрашенном постаменте белела урна в виде увядшего цветка. Под ней стояли три коробочки с прахом. Биитра, Данат, Кайин. Братья Оты, погибшие в битве за трон. Жизни, отданные ради права получить собственный склеп в темноте подземелья.

Ота поставил фонарь и сел на каменный пол, глядя на могилу человека, которого никогда не знал и не любил. Того, чье место занял. Вот какой конец ждал его самого. Урна, могила, высокие почести, дань уважения пеплу и костям. До белой урны оставалось еще лет тридцать, а может, сорок. Сорок лет церемоний, переговоров, бессонных ночей, ранних пробуждений и почти ничего больше.

И все же, когда придет время, усыпальница будет принадлежать лишь ему. Данату, его единственному сыну, не придется убивать или быть убитым. Ему не с кем будет сражаться за черный трон. Правда, это было слабое утешение. Слишком уж много жертв принес Ота, чтобы добиться того, что сын торговца получил бы задаром.

Как хорошо было бы, если бы он никогда не знал иной доли! Не покидал бы дворцовых покоев, не рыбачил на восточных островах, не обедал в трактирах неподалеку от Ялакета и не помнил, что такое свобода. Если бы он все забыл, то легко бы стал тем, кем его хотели видеть. Но вместо этого он жил своим умом, собирал ополчение, любил одну женщину, растил одного сына. Мудрость подсказывала, что он прав, однако терпеть упреки и косые взгляды от этого было не легче.

Пламя в лампе дрогнуло и зашипело. Ота встрепенулся. Сколько же времени он провел здесь? Когда встал, оказалось, что левая нога затекла: он слишком долго сидел на холодном камне. Ота взял фонарь и не спеша, стараясь не тревожить онемевшую ступню, побрел к лестнице, которая вела наверх, к солнечному свету. К тому времени, когда он вернулся во дворцы, онемение уже прошло. В окна заглядывало бледное серое небо — его лишь немного тронула бирюза. По коридорам и залам гуляло эхо голосов. Огромный величавый зверь, двор Мати, потягивался и зевал.

В его собственных покоях бурлила суматоха. Утхайемцы и слуги пестрым клубком окружили Киян. Она слушала их беспокойное квохтанье с выражением серьезнейшего участия, и никто, кроме мужа, не мог бы догадаться, что на самом деле происходящее забавляет ее. Руку она положила на плечо тому самому слуге, мимо которого Ота прокрался ночью. На лице у того не осталось и намека на сонное умиротворение.

— Любезные подданные, — прогремел Ота, заставив их разом обернуться, — вы что-то потеряли?

Все до единого замерли в позах нижайшего почтения. Ота ответил привычным жестом, так же, как отвечал по сто раз на дню.

— Высочайший, — промямлил Господин вестей, — мы явились пробудить вас и обнаружили, что кровать пуста.

Ота заметил, что Киян вздернула бровь, как бы говоря, что слово «пуста» относилось лишь к отсутствию мужа, а она сама с большим удовольствием поспала бы еще.

— Я гулял, — ответил он.

— Мы не успеем приготовить вас к аудиенции с посланником Тан-Садара.

— Отложите ее. — Ота прошел сквозь толпу к дверям спальни. — Все, что на сегодня намечено, отменяется.

Господин вестей разинул рот, словно пойманный лосось. Ота жестом спросил его, нужно ли повторять сказанное. Тот ответил позой смирения.

— Завтракать я буду здесь, — продолжил Ота, обращаясь к остальным. — И пошлите за моими детьми.

— Наставники Эи-тя… — начал один из придворных, но под взглядом хая умолк, словно забыл, что хотел сказать.

— Я намерен провести день с родными.

— Но, высочайший, пойдут слухи, — возразил другой. — Начнут говорить, что мальчик опять сильно кашляет.

— К завтраку подайте черный чай, — сказал Ота. — И вообще, принесите чай сразу. Мне нужно согреться.

Он вошел в покои. Киян последовала за ним и закрыла за собой дверь.

— Тяжелая ночь?

— Не мог заснуть, — ответил он, усаживаясь возле очага. — Только и всего.

Киян поцеловала мужа в макушку, где, как она заверила его, волосы уже начали редеть, и вышла из комнаты. Послышался мягкий шорох одежд. Киян переодевалась, мурлыкая под нос какую-то песенку. Тепло очага ласковой рукой гладило ступни Оты. Он прикрыл глаза.

Ничто не вечно. Всему придет конец. И дворцам. И даже башням. Он попытался представить, как мог бы жить, если бы в мире не было Мати — кем бы он стал, чем занимался, — и вдруг ощутил в груди каменную тяжесть. Как поступить, если башни рухнут? Куда идти? А может, и пойти будет некуда?

— Папа-кя! — звонко крикнул Данат. — Я гулял во втором дворце и попал в комнату, где никто еще не бывал. Смотри, что я нашел!

Ота открыл глаза и повернулся к сыну, чтобы рассмотреть игрушку из бечевы и дерева. Эя пришла полторы ладони спустя, когда на тонкие гранитные ставни упало солнце. В тот день Ота больше не вспоминал о могиле отца.

Маати решил, что Атай-кво не нравится ему, потому что вообще никому не может нравиться. Нет, в его поведении, словах, манерах, привычках не было ровным счетом ничего раздражающего. Но ведь живут на свете очаровательные негодяи, которых все любят, несмотря ни на что. Значит, чтобы уравновесить их, должен был родиться Атай. Маати смог терпеть его целых три недели только благодаря водопадам похвал и восторга, которые Атай без устали на него изливал.