Кто?.. Уж не Алексей ли Измайлов? Ведь доподлинно известно,что он не утонул и, может быть, терзаемый совестью, воротился в церковьупокоить тело Неонилы Федоровны, в смерти которой был отчасти повинен. Нет,решила Елизавета, это мало похоже на Алексея, на Леха Волгаря!

Она размышляла день и другой, а потом вызвала к себе Данилуи попросила его побывать на Егорьевской горе, разузнать про бывших обитателейЕлагина дома и соседа их, бобыля Силуяна.

Даниле пришлось не единожды хаживать на Егорьевскую гору,прежде чем он принес Елизавете вот какие новости.

Года три-четыре назад в Елагином доме, теперь принадлежащемпреуспевающему скорняку, жила вдова бывшего городского целовальника с двумя нето дочками, не то племянницами. Одна из них вроде как вышла замуж, может быть,сбежала из дома, но больше ее никто не видел. Сама вдова в одночасье померла.Вторая девица ее схоронила честь по чести, в одной могиле с мужем, но едваотвели сороковины, как она продала дом, собрала вещи и уехала с каким-тостариком, назвавшимся ее родственником, прихватив с собой соседского Силуяна,бывшего ее верным слугою и защитником после смерти вдовы Елагиной. Куда онауехала, бог весть, хотя говорили, вроде как в Починки. А может, в Работки. Илив Арзамас. Словом, неведомо!

Узнав сие, Елизавета призадумалась.

Лисонька! Все это Лисонька сделала. Кто ж еще! Но как онаузнала о смерти Неонилы Федоровны? Почему воротилась домой? Что расстроило еебегство с Эриком фон Таубертом? И кто этот старик, назвавшийся ееродственником?

Елизавета готова была предположить самое невероятное: можетбыть, отец Тауберта? Но почему он увез ее не в Ригу, а в какое-то нижегородскоесело? Или это ошибка? Нет, скорее объявилась какая-то дальняя елагинская родня,ведь мать Неонилы была из Арзамаса...

Конечно, окажись здесь Вайда, он сыскал бы ответ на любойвопрос. Однако старый цыган остался при Татьяне, в Любавине, не больно-тообъявляясь, но не оставляя своим призором ни жену свою, ни Машеньку. Иудивительно: думая о дочке, Елизавета чувствовала облегчение при мысли, что еенеусыпно стережет пылающий, черный, единственный глаз Вайды. Его с Елизаветоюсвязывало так много, что она теперь смотрела на него безо всякой злобы истраха, а как на близкого родственника.

Страстно хотелось увидеть сестру, вновь открыть ей душу,вновь ощутить тепло ее бескорыстной любви! Где искать Лисоньку?..

Немало минуло дней, прежде чем вновь притихла ожившая былотоска. И тогда Елизавета обнаружила некую странность: ее влекло на могилку кНеониле Федоровне! Стоя над могильным холмом, где навеки успокоилось смятенное,противоречивое, скрытное сердце, Елизавета пронзительно ощущала боль иодиночество ее существа, избравшего отмщение своей судьбою и в конце концовотмстившего себе же. Она давно простила Неонилу Федоровну, а сейчас начала ижалеть ее. И эта жалость как бы крепче привязала ее к родной земле! Листок,который оторвался от ветки родимой и улетел на чужбину, воротился домой. И вэтой могиле он обретал корни свои, обретал связь с былым и в то же время новыенадежды на будущее.

Могилка была ухожена. За ней чувствовался хорошооплачиваемый присмотр. А сие значило, что кто-то постоянно понуждал прежнегосторожа за ней приглядывать. Однако при Федоре никто еще не появлялся, иЕлизавета взяла за правило ходить на кладбище как можно чаще, надеясь рано илипоздно встретить человека, коему так дорого сие захоронение.

* * *

Со временем она все более сдружалась с Федором. НатуруЕлизаветы всегда особенно влекло к людям добрым и цельным. По сути своей онабыла, конечно, зеркалом (ведь всякому человеку есть свое соответствие в мирематериальном) и, отражая людей, с которыми встречалась, сама так или иначеуподоблялась им. В данном случае именно незлобивому, спокойному Федору. Оннемножко напоминал Елизара Ильича, по дружбе с которым Елизавета тосковала, ноотношения с Федором не были обременены ненужной влюбленностью, а потомуособенно грели душу.

Удручало одно: все чаще Елизавета встречала на кладбищеЕфимью... Да какая там, к черту, Ефимья! Просто Фимка, Фимка она была: мелкая,сухая, что обглоданная кость, вся черная, смуглая, да еще и покрытаянеисчислимым количеством темных веснушек, будто нарочно меченная, снастороженными, по-змеиному тусклыми глазами на востром лице, с черными,пружинистыми, затянутыми под платок волосами, с длинными костлявыми пальцами.Елизавете даже чудилось, что Фимка под своей коричневой одежею вся покрытажесткой черной шерсткою. Одно слово – кикимора, как ее живописует молва:«Малешенька, чернешенька, тулово не спознать с соломиною, голова – чтонаперсточек. Ни с кем она, проклятущая, не роднится, одна у ней радость: всегубить, все крушить, всем назло идти, мир крещеный мутить!»

Уродство всегда ужасало Елизавету чуть ли не более другихчеловеческих пороков. Она не могла понять, что за тяга порою живет в русскихлюдях ко всем этим юродивым, калекам, убогим, изъязвленным... Их не простожалеют, не просто умиляются их порокам и страданиям, но и непременно ищутвысший смысл и волю господню в уродстве и готовы чуть ли не в пророках числитькакого-нибудь гугнивого и косноязычного трясуна, сующего всем под нос язвысвои! Елизавете, с ее статью и красотою, казалось, что всякое уродство внешнееи даже простое искажение богоподобного облика непременно влекут за собоюуродство душевное или тайный изъян, зачастую глубоко и умело сокрытый, но всеже неприметно источающий гной.

Словом, Елизавету просто трясло при виде Ефимьи. Даже каплисочувствия к ней она не испытывала, хотя та недавно совсем осиротела.

Отец ее, сапожник, пришедший в Россию из Польши (а откуда онтуда прибыл, бог весть!), недолго прожил после смерти жены: ненароком свалился скрыльца и сломал шею. Кумушки-соседки, правда, шептали, что тут дело нечистое,не иначе жена его с собой взяла: покойница, по слухам, была баба нехорошая,дьявольщиной занималась, от коровушек молоко отдаивала. А ежели ночами кто-товидел на улице черную свинью, то спешил скрыться и утром поставить в церквисвечку. Рассказывали: померла она странным образом: легла спать живая издоровая – а поутру нашли ее посреди двора полумертвую, всю в крови; на шее изатылке страшные раны от собачьих зубов. Весь тот день она промучилась, к ночиначала помирать. Трудно мерла, сильно плохо ей было! Пред полуночью сталавыкликать. Пена изо рта идет, а она кричит, кукарекает, хрюкает...