Я, должно быть, просидел на этом дереве часа два, но такничего и не увидел и не услышал, – мне только чудилось, будто я слышу и вижумного всякой всячины. Ну, не сидеть же там целый век! В конце концов я взял даи слез, засел в чаще и все время держался настороже. Поесть мне удалось толькоягод да того, что осталось от завтрака.

К тому времени, как стемнело, я здорово проголодался. И вот,когда стало совсем темно, я потихоньку спустился к реке и, пока луна не взошла,переправился на иллинойсский берег – за четверть мили от острова. Там язабрался в лес, сварил себе ужин и совсем было решил остаться на ночь, каквдруг слышу: «цок-цок, цок-цок», – и думаю: это лошади бегут, а потом слышу иголоса. Я поскорее собрал все опять в челнок, а сам, крадучись, пошел по лесу –не узнаю ли чего-нибудь. Отошел я не так далеко и вдруг слышу голос:

– Нам лучше остановиться здесь, если найдем удобное место;лошади совсем выдохлись. Давайте посмотрим…

Я не стал дожидаться, оттолкнулся от берега и тихонькопереправился обратно. Челнок я привязал на старом месте и решил, что переночуюв нем.

Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, все думал. Икаждый раз, как просыпался, мне все чудилось, будто кто-то схватил меня зашиворот. Так что сон не пошел мне в пользу. В конце концов говорю себе: «Нет,так невозможно! Надо узнать, кто тут есть на острове вместе со мной. Хотьтресну, да узнаю!» И после этого мне сразу стало как-то легче.

Я взял весло, оттолкнулся шага на два и повел челнок вдольберега, держась все время в тени. Взошла луна; там, где не было тени, былосветло, почти как днем. Я греб чуть ли не целый час; везде было тихо, и всеспало мертвым сном. За это время я успел добраться до конца острова. Подулпрохладный ветерок, поднимая рябь, – значит, ночь была на исходе. Я шевельнулвеслом и повернул челнок носом к берегу, потом вылез и крадучись пошел к опушкелеса. Там я сел на бревно и стал смотреть сквозь листву. Я увидел, как лунаушла с вахты и реку начало заволакивать тьмой; потом над деревьями забелеласветлая подоска, – и я понял, что скоро рассветет. Тогда я взял ружье и, на каждомшагу останавливаясь и прислушиваясь, пошел к тому месту, где я наступил на золуот костра. Только мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом,смотрю, так и есть: сквозь деревья мелькает огонек. Я стал подкрадываться,осторожно и не торопясь. Подошел поближе; смотрю – на земле лежит человек. Ячуть не умер от страху. Голова у него была закутана одеялом, и он уткнулсяносом чуть не в самый костер. Я сидел за кустами футах в шести от костра и несводил с него глаз. Теперь уже стало светлеть перед зарей. Скоро человекзевнул, потянулся и сбросил одеяло. Гляжу – а это Джим, негр мисс Уотсон! Ну иобрадовался же я! Говорю ему:

– Здравствуй, Джим! – и вылез из кустов.

Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза. Потомбросился на колени, сложил руки и начал упрашивать:

– Не тронь меня, не тронь! Я мертвецов никогда не обижал. Яих всегда любил, все, что мог, для них делал. Ступай обратно в реку, откудапришел, оставь в покое старика Джима, он с тобой всегда дружил.

Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Ужочень я обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не боялся, что онстанет кому-нибудь рассказывать, где я скрываюсь, – я так ему и сказал. Яговорил, а он сидел и смотрел на меня, а сам все молчал. Наконец я сказал:

– Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Разведикостер получше.

– А какой толк его разводить, когда варить все равно нечего,кроме земляники и всякой дряни! Да ведь у тебя есть ружье, верно? Значит, можнораздобыть чего-нибудь и получше земляники.

– Земляника и всякая дрянь… – говорю я. – Этим ты и питался?

– Ничего другого не мог достать, – говорит он.

– Да с каких же пор ты на острове, Джим?

– С тех самых пор, как тебя убили.

– Неужто все время?

– Ну да.

– И ничего не ел, кроме этой дряни?

– Да, сэр, совсем ничего.

– Да ведь ты, верно, с голоду помираешь?

– Просто лошадь съел бы! Верно, съел бы! А ты давно наострове?

– С той ночи, как меня убили.

– Да ну! А что же ты ел? Ах да, ведь у тебя ружье! Да-да, утебя ружье. Это хорошо. Ты теперь подстрели что-нибудь, а я разведу костер.

Мы с ним пошли туда, где был спрятан челнок, и, покуда онразводил костер на поляне под деревьями, я принес муку, грудинку, кофе,кофейник, сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим прямо остолбенел отизумления: он думал, что все это колдовство. Да еще я поймал порядочного сома,а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил.

Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели егос пылу горячим. Джим ел так, что за ушами трещало, – уж очень он изголодался.Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать.

Немного погодя Джим начал:

– Послушайте-ка, Гек, а кого ж это убили в той хибарке, еслине тебя?

Тут я рассказал ему все как есть, а он говорит:

– Ловко! Даже Тому Сойеру лучше не придумать.

Я спросил:

– А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?

Он замялся и, должно быть, около минуты молчал; потомсказал:

– Может, лучше не говорить…

– Почему, Джим?

– Мало ли почему… Только ты про меня никому не говори. Ведьне скажешь, Гек?

– Провалиться мне, если скажу!

– Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я… я убежал.

– Джим!

– Смотри же, ты обещал не выдавать, – сам знаешь, чтообещал, Гек!

– Да уж ладно. Обещал не выдавать – и не выдам! Честноеиндейское, не выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом[2], пускайпрезирают за это – наплевать. Я никому не скажу, да и вообще я туда больше невернусь. Так что валяй рассказывай.