вроде годится. — Она и без калькулятора уже прикинула, какую астрономическую сумму можно наварить, если… — А сколько берет за свои услуги твой человечек?

— Нормально, после обсудим. Сведу тебя с ним, если хочешь. Давно хотел тебе помочь, детка. Ведь мы с тобой не чужие люди… Ну, мне еще отстегнешь малость. За посредничество, а?

Кто б сомневался, что именно к этому Виталик и клонит? Но тогда его патологическая жадность скорее обрадовала: вдвоем как-то спокойне'е, не так стрёмно, если Прохоров будет в доле.

Лысый хмырь в сером пальтугане советского пошива запрыгнул в «жигули» на троллейбусной остановке возле метро «Электрозаводская» и сразу отвернулся к темному стеклу. Как будто боялся обнародовать голос и рожу. Виталька дал по газам. Когда минут через десять гробового молчания он припарковался на Измайловском проспекте, мужик кинул на сиденье сверток в газете:

— Считать будешь?

— Не знаю… давайте.

За два дня, прошедших после свиданки на Профсоюзной, она, идиотка, порядочно завелась, все подсчитывая навар, и, пока ехала на Электрозаводскую, сидя за Виталькиной спиной, жутко перепсиховала: вдруг «человечек» не явится и сделка, которая могла сильно поправить материальное положение, не состоится? Теперь сдрейфила: мужик-то явно из-под темной звезды! — но дать задний ход было вроде как неудобно. Руки дрожали. Новенькие стодолларовые купюры посыпались под сиденье. Лысый и ухом не повел. Наконец все сошлось.

— Я должна написать вам расписку?

— Зачем мне твоя расписка? Мы с ним не первый день знакомы, так ведь, Виталий? — Мужик пнул в плечо ни разу не обернувшегося Витальку, хлопнул дверцей и испарился. В миг… Ёлки-моталки! Но, с другой-то стороны, чего особо дергаться, раз он хороший знакомый Прохорова?

С утреца, прижимая к груди, чтоб не сперли в троллейбусе, по-конспиративному драную сумку, она понеслась на Пушкинскую. Отстояла минут сорок в очереди, сдала баксы, получила бумагу с печатью и по дороге на работу стала прикидывать, как разберется с той кучей бабок, которую огребет: перво-наперво натаскает мамуле целый холодильник вкусной жратвы, опосля прикупит косметики, приоденется, а на будущий год — ух ты! — махнет отдыхать к Средиземному морю.

Махнула, как же! Сейчас! Через три месяца приплинтухала раскрасавица за своими процентами, а банк аккурат в эту летнюю ночь накрылся медным тазом. Продравшись сквозь толпу, она в отличие от других, раззявивших варежку, вкладчиков сразу скумекала — все, полный абзац! Классная такая картинка: двери настежь, ни мордатых банкиров в малиновых пиджаках, ни шустрых накрашенных девок, которые принимали денежки, — одни бумаги с печатями сизыми голубями порхают на сквозняке в пустых коридорчиках.

Наорался тогда народ всласть, до хрипоты: Верните наши деньги!!! Безобразие, почему не принимают деньги?!! Чтобы малость облегчить душу, она тоже выкрикнула чего-то густо-матерное и, еле отвязавшись от бабки, приковылявшей из Медведкова за своими «гробовыми» и то и дело хватавшейся за сердце, выбежала на Страстной и поймала тачку.

Прохоров, как и положено большому начальству, восседал за столом в личном кабинете. (А хрен ли не дослужиться до начальника отдела, когда все мужики с хорошими мозгами к тому времени из «ящика» давно подразбежались?) Увидев ворвавшуюся с воплем: «Виталик, наш банк прогорел!» — подругу, Виталька сделал глухое ухо — уставился в служебные бумажки. От такого приемчика она, сказать по-честному, оторопела.

— Ты что, не соображаешь, о чем я говорю? Банк накрылся!

— Все я соображаю. — Виталька и головы не поднял, все листал свою макулатуру. — Надо было думать, я свои бабки оттуда давно забрал.

— Забрал? А я? — У нее, балды доверчивой, задрожали губы, и впервые в жизни она, Женька Орлова, разревелась на работе. — Что же мне теперь делать?

— Откуда мне знать? Я-то при чем? Ты деньги брала, сама и разбирайся.

— Как сама? Ты же втравил меня в это дело! А теперь, скотина, делаешь вид, что ты не имеешь к этому никакого отношения! — Она уже не плакала — визжала так, что Прохоров, сволочь невозмутимая, струхнул — перешел, сорняк, на шепот:

— Слушай, Жек, кончай базарить! Успокойся. Успокойся, говорю! Может, все еще образуется. Давай завтра нормально поговорим? Сегодня у меня работы навалом. Завтра встретимся вечерком в непринужденной обстановке и все обсудим. Постараюсь к тому времени чего-нибудь выяснить. Договорились, детка?.. Ну и ладушки!

Назавтра Виталика на работе не оказалось. В отделе кадров Макарка раза три повторил, что Виталий Юрьевич с сегодняшнего дня в очередном отпуске, а она все никак не врубалась. Зависла… Не мог же Виталик вот так взять и бросить ее на произвол судьбы? После всего, что между ними было? Любовь-морковь и вообще…

В тот жаркий денек колотило ее, как на лютом морозе. За неделю подуспокоилась: хмырь не появлялся, значица, перед отъездом Виталька как-то договорился с ним. Вернется Прохоров только через месяц, а там, глядишь, и банк снова заработает. Расслабилась кретинка, запоролась в выходной к Надюхе в гости и протрепалась с Валентиной Степанной за картишками под винишко до последнего поезда метро.

В ночи у подъезда с бледной лампочкой поджидали два бугая. Бритоголовых и небритых в соответствии с постсоветской криминальной модой. Прежде чем, обалдевшая, она успела что-либо сообразить, один схватил за воротник, почти придушив, затащил в подъезд, бросил перед собой на колени, а второй, поигрывая ножичком, вроде как случайно — ой, прости, тетка! — скользнул лезвием по щеке. Бандюки популярно, через слово мат, растолковали, что если жить не надоело, то деньги надо вернуть, и чем раньше, тем лучше. И с такими полоумными процентами, что, совсем очумев, она взмолилась писклявым голоском:

— Вы чего, ребят? Где же я возьму такие деньги?

— Какие вопросы, тетка? Квартира у тебя есть, значит, и башлы будут. Кончай скулить! Заткнись, а то я тебя щас сам заткну!

Ой, как же она истошно завопила: мерзкий скот с уродским свиным рылом уже расстегивал брюки. Забилась в угол, под лестницу.

— Ха-ха-ха! Размечталась! Да ты мне… старая, на… не нужна!

Дверь хлопнула, но она еще долго по-припадочному тряслась под лестницей. Потом… Вот бы кто посмотрел, как ярая демократка Женька Орлова в разорванной кофте ползет на четвереньках к лифту! Беззащитная, униженная, оплеванная. Кто пожалеет и спасет? Может, кремлевские соратники по партии?.. Ха-ха-ха! Ты им теперь тоже на… не нужна! Отработанный материал… Милиция?.. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Ма-му-ля!!!

Мама вскрикнула, словно ей в сердце вонзили кинжал. Подхватив свою растерзанную дочь, захлебывающуюся от истерического хохота и рыданий, отвела в столовую, уложила на диван, а когда поняла, что ее Женечка не избита и не изнасилована, с облегчением вздохнула: «Ох, как же я напугалась!» — и побежала за валокордином. Вернувшись, поднесла