Боги, один его вид на коленях, в этой одежде, в кожаной летной куртке у моих голых ляжек довел меня до самого края и выжег незабываемый образ в памяти.

Ноги задрожали, когда он согнул пальцы, лаская ту самую чувствительную внутреннюю стенку, и у меня перед глазами вспыхнули звезды.

– Ксейден… – Мое дыхание прерывалось.

«Вот. Эти вздохи. Вот что я слышу, когда просыпаюсь, уже желая тебя».

Со следующей же лаской удовольствие и энергия дошли до пика и рванулись сквозь тело, накрывая меня одновременно двумя волнами, что захлестывали вновь и вновь. Не было ни грома, ни молнии, только гул электричества в руке, горящей от ласки губ и пальцев Ксейдена.

Но не было и освобождения. Не было мягкой разрядки. Только волны бесконечного экстаза, что все накатывали и накатывали.

Он поднял голову и встретился со мной глазами, оставив меня в подвешенном состоянии неописуемого блаженства.

– Я больше не могу, – сумела выговорить я, а волны все били и били.

– Можешь. Смотри, где ты. – Ксейден подхватил меня под ноги и поднял, усаживая глубже в кресло, пока я не уперлась спиной в почерневшее дерево, – но все это время не прекращал ласкать, удерживая меня в плену собственного удовольствия. Касаясь губами моих, он улыбнулся. – Смотри, как ты прекрасна, Вайолет, когда кончаешь со мной на троне Тиррендора.

Твою мать. Я ведь знала, где мы, но не до конца понимала.

Ксейден схватил мое левое бедро и перекинул через подлокотник, потом уперся коленом в край сиденья, положил мое правое бедро себе на плечо и опустил голову, все это время без конца маня пальцами те самые… волны.

О боги. Я умру. Прямо здесь. Прямо сейчас.

– Каждый раз, когда мне придется заседать здесь с Ассамблеей, я буду думать об этом – о тебе.

Он пропустил руку мне под задницу и поднял меня к своим губам и тут же сменил пальцы мощной работой языка.

Меня разрывало жгучее удовольствие, выгибало мне спину, и я не успела подавить вырванный из меня крик – но и Ксейден не сдержал свой глубокий стон.

«Я не могу». Не может быть, чтобы у меня выдержало сердце.

«Можешь». Он легонько поиграл большим пальцем на моем набухшем клиторе – и мои бедра вздрогнули.

Удовольствие резало острее ножа.

Мой разум обволокло переливающимся ониксом – и все обострилось.

Безжалостная, гудящая, неуправляемая нужда пробегала по мне с каждым ударом сердца, требуя выхода, требуя вырваться за пределы одежды и обменять ее сладкий вкус на несравнимое совершенство погружения в нее, когда она кончает.

Это был Ксейден. Я не могла вздохнуть, сжимая проводник так крепко, что уже ждала звона разбитого стекла. Это его страсть затапливала нашу связь, умножая мою. Его отчаяние. Его энергия, сливавшаяся с моей.

Я хочу ее трахнуть, перебросить через подлокотник и войти в нее, но не могу. Я хочу следы ее ногтей на дереве, хочу, чтобы ее крики разносились по всему этому гребаному дому, хочу, чтобы она знала, чем я могу быть для нее – всем, что ей потребуется. Она – рай у меня во рту. Безупречная. Моя. И она почти дошла. Боги, да, ее ноги трясутся, ее стенки трепещут у моего языка. Как же я ее люблю.

И я раскололась, рассыпалась на миллион блестящих осколков блаженства, выкрикивая его имя. Энергия и свет текли через меня, не сжигая, и я все выгибалась и выгибалась, разрываясь по швам – от этого не только телесного, но и мысленного слияния себя и… его.

Он отступил от моего разума – и теперь я скорбела по утрате, а тело бессильно обмякло. Теперь я снова набирала воздух в легкие, теперь энергия трещала в сфере у меня в ладони, теперь замедлилось мое сердце, когда оргазм наконец сошел на нет.

– Какого хрена ты сделал? – Я подняла голову и обожгла Ксейдена взглядом, когда наши умы окончательно распутались.

Он стоял в трех футах и одновременно в миллионе миль от меня, – опирался на стол Ассамблеи, вцепившись в покрытый тенями край побелевшими пальцами и так сильно зажмурившись, что я и сама поморщилась.

– Ксейден?

– Секундочку.

Я еле справилась с неловкой задачей – сесть и выпрямиться.

– Не двигайся. – Он поднял руку.

Каждая черточка его роскошного тела напряглась, а его доспехи… Боги, наверняка это больно.

– Иди сюда, – прошептала я.

– Нет.

Я закинула голову.

– Ты же не думаешь, что я кончу два раза – даже не понимая, что это за хрень сейчас была, – а тебе не…

– Именно это и происходит. – Его глаза резко открылись – и жар, томление, отчаяние, которое я там увидела, словно принадлежали мне… потому что несколько секунд назад так оно и было.

– Я почувствовала, как тебе нужно. – Я сдвинулась к краю кресла – трона – неважно. – Ты хотел перекинуть меня через подлокотник, правильно? Чтобы я вцепилась в него так, чтобы на нем остались следы.

– Проклятье. – Под его хваткой застонал стол. – Не стоило этого делать.

– О, конечно стоило. Вполне возможно, что это самый крутой момент всей моей жизни. Хочешь поставить меня на колени или победить в любом споре? Вот беспроигрышный прием.

Его губы изогнулись в натянутой улыбке. О, узнал собственные слова, сказанные в прошлом году. Мои пальцы ног коснулись помоста.

– Ты дал мне то, о чем я фантазировала…

– Пожалуйста, не надо. – Это он процедил сквозь зубы. И от его «пожалуйста» я приросла к месту. – Я болтаюсь на волоске, поэтому умоляю. Пожалуйста. Не надо.

Ксейден склонил голову, и по помосту скользнули тени, придвигая мне мою одежду.

Что я чувствовала? Замешательство… да не то слово. Но я все же встала и быстро оделась, подняла сапоги.

– Не хочешь рассказать, почему ты так любишь себя мучить?

Его медленный выдох был полон страдания… ну, почти полон.

– Потому что я хочу, чтобы ты видела: я более чем готов даже безответно почитать твое тело. Ты – не временная подстилка.

Так это из-за Кэт?

– Я и так знаю.

Вот и все послевкусие от самого долгого оргазма в мире. Я снова злилась.

– Но ведь не знаешь. – Ксейден разжал мертвую хватку на столе и показал на трон. – Садись.

– Повторим на бис?

Уголок его губ пополз вверх.

– Чтобы я помог тебе с сапогами. Ты маловата для кресла.

– Сама знаю, – пробормотала я, возвращаясь на трон и болтая ногами. – И мне не нравится… безответно.

Ксейден поднял мою левую ногу, надевая сапог.

– Мне не нравится, когда ты злишься, думая, что вокруг тебя не вертится весь мой мир, но вот, пожалуйста. И пока ты не начала спорить – сегодня я тебя еще трахну. Уж поверь. Я пытаюсь донести мысль, а не принять обет мазохизма.

Он поставил мою ногу себе на бедро и завязал шнурки.

От этого вида у меня что-то расслабилось в груди. Никто бы не поверил, что страшный и грозный Ксейден Риорсон может кому-то завязывать шнурки.

– Я думал, ты ее убьешь, – сказал он тихо. Ну да. Опять Кэт.

– Почти убила. – Повинуясь его жесту, я опустила обутую ногу и подняла вторую. – Ты бы это не простил?

Он закончил со шнурками и медленно опустил руки.

– Я прощу все, что ты сделаешь. – Отступив, он снова оперся на стол. – И мне не особенно важно, будет ли жить Кэт, но и смерти ее я не порадуюсь. Она необходимый, хоть и непредсказуемый союзник, а Сирена стала бы смертельным врагом. Но меня волнует, что ты сама бы пожалела о ее убийстве.

И ведь гнев затопил меня с головой, я утонула в нем настолько, что убила бы, если бы не появился он.

– Как ты вообще мог любить такую?

– Я и не любил. – Он пожал плечами. – Ты первая и единственная, кого я любил.

– Ты просто обручился с ней на… – я замолчала. – Я даже не знаю, сколько вы были обручены.

Я чувствовала себя… дурой.

– Я бы сказал, если бы ты спросила. В том-то и беда, Вайолет, – ты не спрашиваешь.

– Ты же тоже не спрашиваешь меня о бывших. – Я скрестила ноги.

– Потому что и знать о них не хочу – и, подозреваю, по этой же причине ты не спрашиваешь о том, что тебя правда волнует. Но давай об этом забудем, как обычно. Пока что вроде работало.

Ксейден не пожалел сарказма.

Я отвернулась, потому что, проклятье, он был прав. Мне казалось, что избегать потенциально катастрофических вопросов – например, почему он не рассказывал мне о сделке с матерью, – разумно, если была возможность потерять его навсегда из-за неправильного ответа.

Ксейден шагнул ближе:

– Мы с Кэт были не обручены, а помолвлены – и да, для меня это большая разница.

– И кто теперь спорит из-за семантики? Тем более из-за женщины, которая только что исковеркала все мои чувства и превратила меня