Они слышали о торжествах в Лондоне, о новом лояльном парламенте и блистательном новом дворе. Они ждали послания, призыва приехать и разделить королевский триумф. И в ответ – ничего, ни словечка. Король не вспомнил о вдове и ее сыне.

Они передали весточку с друзьями. Даже написали письмо, на которое было отвечено молчанием. Друзья объяснили: «У короля нет лишних денег, но он может помочь иначе». Было составлено прошение к новому королю пожаловать Пенраддокам монополию на производство стеклянной посуды. «Иными словами, – растолковал опытный друг, – любой, кто захочет делать стеклянную посуду, должен будет заплатить вам за лицензию». При пустой казне это было расхожим методом вознаграждения подданных.

«Я с этим точно не справлюсь», – досадовала миссис Пенраддок, но волновалась зря: монополию ей не дали. «Я не понимаю, почему он ничего не делает!» – убивалась она.

Для юного Томаса, невзирая на все, через что он прошел, это было первым и очень важным уроком жизни: не доверяй никому, даже королю, заботиться о тебе, если не делаешь этого сам. Те, кто стоит у власти, даже помазанники-короли, использовали людей, а потом забывали о них. Такова была их сущность. Иначе быть не могло. Томас начал трудиться в поте лица.

И за последние десять лет весьма преуспел. Медленно, шаг за шагом, поместье обретало былой вид. Утраченные акры были возвращены. В двадцать семь лет Томас Пенраддок был закаленным и успешным человеком.

Сегодня он хотел кое-чего особенного. Будучи капитаном местной кавалерии, он знал, что его полковник, приятный пожилой джентльмен, намеревается вскоре выйти в отставку. Томас дал понять, что хотел бы получить это звание, однако были и другие мужи постарше, которые могли вполне оправданно рассчитывать получить его раньше Томаса. Однако Томас был настроен решительно. Дело было не в прибыли: если на то пошло, чин полковника стоил денег. Дело было в чести семьи: в тот день, когда он получит звание, в Комптон-Чемберлене снова появится полковник Пенраддок.

«Назначает лорд-наместник графства, – объяснил он родственникам. – Но если король скажет, что желает меня, то я, разумеется, получу место». Поразмыслив над семейными невзгодами и тем фактом, что королю это не будет стоить ничего, Томас Пенраддок решил, что это меньшее, что может сделать монарх. Тем не менее он, готовясь впервые с ним встретиться, испытывал неуверенность и не знал, как будет принят.

Не узнать короля было нельзя: большой смуглый мужчина в окружении женщин. Подъехав, Томас учтиво снял шляпу, и удостоился в ответ кивка. Он увидел Говарда, которого знал, и потому догадался, что королю уже сказано, кто он такой, всмотрелся в его лицо, ища признаки узнавания – быть может, приветственную улыбку в адрес лояльной семьи. Но обнаружил нечто другое. Ошибки быть не могло. Король Карл выглядел смущенным.

Так оно и было. Одно из унижений, которыми сопровождалась Реставрация, заключалось в том, что парламент лишил его возможности вознаградить своих друзей. Конечно, многие богатые и могущественные люди, способствующие его возвращению, уже обустроились в ранее конфискованных у роялистов поместьях, а потому Карл едва ли мог потребовать их вернуть. Но он, по крайней мере, надеялся, что парламент выделит ему достаточно средств, чтобы чем-то помочь друзьям. Парламент не выделил. Король был беспомощен.

Но даже если так… Правда была в том, что Карл втайне морщился при каждом упоминании имени Пенраддока. Восстание Пенраддока было провальным – отчасти по вине короля. Сначала Карл ничем не смог помочь вдове, но после испытал такой стыд, что притворился, будто ее вовсе не существует. Он повел себя подло и понимал это. И вот перед ним стоит этот ладный угрюмый молодой человек, подобный ангелу совести, который прибыл очернить его солнечный день. Карл внутренне поежился.

Но молодой Пенраддок увидел другое. Окинув взглядом компанию и гадая, чем вызвано столь явное смущение короля, он впился глазами в скромную фигуру, сидевшую сбоку. И у него отвисла челюсть.

Он узнал ее сразу. Годы прошли, рыжие волосы поседели, но разве он мог забыть лицо? Оно было вытравлено в его памяти. Лицо женщины, которая на пару с мужем целенаправленно организовала убийство его отца. Страдания тех дней вдруг налетели на него единым порывом, как ураган. На миг он снова стал мальчиком. Томас уставился на нее, не в силах осмыслить происходящее, а потом, подумав, понял: она была другом короля. Он, Пенраддок, оказался отвергнут, тогда как она, богатая цареубийца, душегубка, сидела одесную короля.

Томас осознал, что его начало трясти. Огромным усилием воли он взял себя в руки, однако на его мрачном лице было написано холодное презрение.

Видя это, Говард угодливо, как всегда, не замедлил вмешаться:

– Его величество охотится, мистер Пенраддок. Вы приехали просить об аудиенции?

– Я, сэр? – Пенраддок сосредоточился. – С чего бы Пенраддоку, сир, просить аудиенции у короля? – Он указал на Алису Лайл. – У короля, как я вижу, иного рода друзья.

Это было чересчур.

– Осторожнее, Пенраддок! – вскричал король. – Не смейте дерзить!

Но обида Пенраддока перевесила.

– Да, я приехал просить о милости. Но теперь вижу, что это было глупо. Ведь после того, как мой отец положил жизнь за этого короля, – теперь он обращался ко всем, – мы не видели ни милостей, ни даже благодарности. – Повернувшись к Алисе Лайл, он излил на нее все многолетнее горе. – Нет сомнения, что лучше было нам стать изменниками, расхитителями чужих земель и обычными убийцами.

Затем с болью в сердце он развернул коня и галопом умчался прочь.

– Клянусь Богом, сир, – закричал Говард, – я верну его и выпорю кнутом!

Но Карл II поднял руку:

– Нет! Пусть едет. Разве вы не видите, как он страдает? – Какое-то время он молча провожал взглядом удаляющуюся фигуру, даже Нелл не пыталась прервать его думы, затем тряхнул головой. – Моя вина, Говард. Он прав. – Потом повернулся к Алисе и с горечью воскликнул: – Не просите меня о милостях, мадам, когда видите, как я обхожусь с друзьями, а вы по-прежнему мой враг!

И последовавший кивок дал Алисе ясно понять, что им с дочерью пора уходить.

Вернувшись в Альбион-Хаус в расстроенных чувствах, Алиса обнаружила сидящего в углу холла Фурзи, а в гостиной – Джона Хэнкока, который сосредоточенно изучал большой лист бумаги. Стремясь поскорее отделаться от гостя из Оукли и обсудить свою встречу с королем, она потребовала, чтобы Хэнкок разобрался с ним немедленно. Закрыв дверь гостиной, адвокат в нескольких словах растолковал ей ситуацию с Фурзи и показал бумагу:

– Все это я разыскал в арендных записях. Видите? Этот дом, который занимает Фурзи, впервые предъявляет данные об аренде вот здесь, при Якове Первом, за несколько лет до вашего рождения. Совершенно ясно, что он был построен недавно и дед Фурзи в него переехал.

– Значит, у него нет права пользоваться лесом для хозяйственных нужд?

– Формально – нет. Конечно, я могу составить прошение, но если мы хотим утаить это от суда…