Алиса напряглась. Она мигом смекнула, что Карл нарочно выбрал этот момент и эту реплику, чтобы поддразнить ее: нагло витающая в воздухе идея о том, что ее богобоязненная дочурка может рассматриваться как будущая добыча короля, была оскорбительна, как все, что он мог сказать. Нет, он, конечно, даже такого не подразумевал. Он как бы говорил, что коль скоро в ее уме зародился такой кошмар, то это лишь доказывает ее личную к нему неприязнь. Он просто назвал ребенка прелестным. Его игра была проста: если она поблагодарит его, то выставит себя на посмешище; если оскорбится – даст ему повод прогнать ее с глаз долой. Но Алиса напомнила себе: не забывай ни на миг, что твой муж убил отца этого человека.

– Она славное дитя, ваше величество, – ответила Алиса как можно непринужденнее, – и я люблю ее за доброе сердце.

– Мадам, вы упрекаете меня, – тихо произнес король и на секунду потупился, после чего вновь посмотрел на нее.

Она заметила, что под определенным углом его нос кажется поразительно большим, а в сочетании с мягкими карими глазами это придало ему удивительную торжественность.

– Я буду с вами откровенен, мадам, – произнес он серьезно. – Я не могу испытывать к вам теплые чувства. Говорят, – продолжил он с ноткой неподдельного гнева, – что вы встречали радостными воплями смерть моего отца.

– Мне жаль, что вы это слышали, сир, – ответила она, – ибо я клянусь, что это неправда.

– Почему же? Вы этого, несомненно, желали.

– По той простой причине, сир, что я предвидела: когда-нибудь это приведет к гибели моего мужа, как и произошло.

При этом грубом нежелании выразить скорбь по поводу смерти отца короля Говард начал вставать, словно намереваясь вышвырнуть ее вон, но король Карл кротко поднял руку.

– Нет, Говард, – сказал он печально, – она просто честна, и мы должны быть благодарны за это. Я знаю, мадам, что и вы пострадали. Говорят, – продолжил он, обращаясь к Алисе, – что вы привечаете инакомыслящих проповедников.

– Я не нарушаю закон, ваше величество.

Это было не совсем так, поскольку ныне закон требовал, чтобы собрания диссентеров проходили не ближе чем в пяти милях от любого поселения, признанного городом, а Альбион-Хаус находился от Лимингтона всего в четырех.

Но к ее удивлению, теперь король заговорил с ней серьезно:

– Я хочу уведомить вас, что вам незачем из-за этого бояться меня. Эти правила устанавливает парламент, а не я. На самом же деле я надеюсь, мадам, через год-другой предоставить вам и вашим благочестивым друзьям свободу совершать богослужения, как вам будет угодно, поскольку всем христианам дарованы равные права. – Он улыбнулся. – Вы сможете иметь молитвенные дома в Лимингтоне, Рингвуде, Фордингбридже, и я буду этому рад.

– Тогда и католикам можно?

– Да. Но разве это плохо – свобода вероисповедания?

– Если честно, сир, – замялась она, – то я не знаю.

– Подумайте об этом, дама Алиса, – ответил он и послал ей взгляд, который в другое время и другом месте наверняка ее очаровал бы. – Вы можете мне доверять.

В своем желании свободы вероисповедания, при которой католики смогли бы вновь посещать свои церкви, Карл II был совершенно искренен. До поры. О том, что тем же летом он также подписал тайный договор со своим кузеном Людовиком XIV, пообещав как можно скорее разрешить и насадить в Англии католичество, не имели ни малейшего представления ни Алиса, ни парламент, ни даже ближайшие советники короля. В ответ Карл должен был получить от Людовика солидный ежегодный доход. Никто, кроме Господа Бога, так и не узнал, всерьез намеревался король предать своих подданных англичан-протестантов или водил за нос французского кузена, желая от того денег. Коль скоро веселый монарх, как многие Стюарты, был завзятым лжецом, он, может быть, не знал того и сам.

И если мысль довериться королю развеселила бы любого придворного, то у Алисы не было оснований предполагать, что он кривит душой, подавая надежду ее инакомыслящим друзьям.

– А теперь, дама Алиса, не забудьте, что вы приехали просить меня о милости.

Алиса была предельно лаконична и прямолинейна. Она изложила суть тяжбы с герцогом Йоркским и заверила короля:

– Я уверена, герцог думает, что я прячу деньги, и у меня нет ничего, чтобы убедить его в обратном. Я пришла к вам за помощью, сир, с этой крошкой, – она показала на Бетти, – чьи интересы я обязана защищать. Вот и все дело, обыденное и простое.

– Вы просите меня поверить, что мой брат ошибается?

– Он обречен ненавидеть меня, сир.

– Как и я. И в то, что вы честны?

На это Алиса могла только склонить голову. Король кивнул:

– Я верю в вашу честность, мадам. Хотя еще придется посмотреть, смогу ли я вам помочь.

Он как раз поворачивался к дамам, когда Алиса заметила на пустоши одинокого всадника, рысью направлявшегося к ним. Она предположила, что это кто-нибудь из лесничих, но, когда всадник подъехал ближе, отметила: он очень молод, лет двадцати пяти, и раньше она его не встречала. Высокий, сумрачный красавец. Воистину очень красивый юноша. Бетти смотрела на него с разинутым ртом. Алиса увидела, что король вопросительно повернулся к Говарду, и тот что-то пробормотал ему. Король кивнул с некоторой неловкостью, но быстро овладел собой.

Кто этот молодой человек? – удивилась Алиса.

Томас Пенраддок редко бывал в Форесте. Когда его родственники в Хейле, где он гостил накануне, сообщили, что в Болдервуде ждут короля, он не сразу решился ехать. Будучи юношей гордым, Томас не хотел рисковать новым унижением. И только после того, как родственники взмолились, он, полный дурных предчувствий, выехал в направлении королевского отряда.

Хотя Пенраддокам удалось сохранить дом и часть поместья в Комптон-Чемберлене, после смерти отца наступили тяжелые времена. У юного Томаса не было приличной одежды; бóльшую часть лошадей продали; не осталось и наставников. Мальчику пришлось трудиться бок о бок с матерью, чтобы прокормить семью. Он неизменно сопровождал ее при посещении сарумских адвокатов, потому что это всегда причиняло ей особую боль. Часто работал в полях, стал сносным плотником. Иногда мать негодовала: «Ты не должен работать, как батрак! Ты джентльмен! Если бы только отец был здесь…» Чтобы хоть чем-то ее порадовать, он, если не слишком выматывался, садился вечером за книги и пытался учиться. И в голове его навеки засело данное себе слово: когда-нибудь все наладится, я стану джентльменом, как отец, и буду во всем походить на него. Это был его талисман: то, что он мог сделать, чтобы вернуть отца; его надежда на вечную жизнь, мечта о любви, тайное достоинство.

Надежда существовала всегда: настанет день, когда вернется король. Какая тогда будет радость! Преданных вознаградят, а кто был более преданным и кто пострадал за короля больше, чем семейство Пенраддок? Поэтому после Реставрации семнадцатилетний Томас Пенраддок был вне себя от волнения. Даже мать заявила: «Уверена, теперь-то король чем-нибудь нам поможет».