Она поспешно разорвала письмо и бросила в огонь.

Молчать. Будет ли молчать молодой Питер Альбион? А Бетти? Она в отчаянии посмотрела на дочь.

– Дорогое дитя, – начала она мягко, – если ты не будешь осторожна, на нас скоро откроют охоту. – При мысли об этом она качнула головой. – Как на оленей в Нью-Форесте.

Стивен Прайд медленно шел мимо пруда в Оукли. Ему было семьдесят пять, но он явно того не чувствовал. Высокий и стройный, он знай себе шагал, как делал всю свою долгую жизнь, – быть может, чуть медленнее, немного скованнее. Здравомыслие подсказывало ему, что он не протянет долго, но чем бы ни приготовился сразить его Бог, он этого не ощущал. «Я знавал людей, доживших до восьмидесяти, – замечал он довольно. – Авось и у меня получится».

Наблюдать за прудом у хуторского луга было одной из маленьких радостей в его долгой жизни. Тот изменялся всегда одинаково, год за годом, из сезона в сезон. Зимой он часто замерзал. Два года назад, в самую лютую зиму на памяти Прайда, пруд оставался скованным с ноября до апреля. Затем с приходом весенних дождей и майского тепла вся поверхность пруда покрылась белыми цветками, как будто расцвела сама вода.

Чудо пруда заключалось в том, как он наполнялся. Его не питала ни речка, ни даже тоненький ручеек. Но когда на соседнюю пустошь проливались дожди, вода каким-то образом, словно по волшебству, незримо, едва заметными струйками собиралась возле деревни в змейку, которая бежала через луг и низвергалась в небольшую впадину.

Однако к лету пруд начинал высыхать. Разогретая пустошь впитывала все, что лилось с небес. Водяная змейка исчезала. День за днем животные, поедавшие сочную траву по краю пруда, продвигались чуть дальше. К середине лета, когда наступал месяц запрета на выпас скота в лесу, пруд уменьшался вдвое, если сравнить с весной. К августу он зачастую практически пересыхал. Сейчас Прайд смотрел на двух коров и пони, которые паслись в зеленой впадине у трех-четырех больших луж, сохранившихся в центре.

Стивен Прайд испытывал облегчение. С утра он побывал в Альбион-Хаусе и как раз шел назад. Новости вполне оправдали его надежды: дама Алиса все еще находилась в Лондоне и никто не знал, когда она вернется. Это хорошо. Он знал и любил даму Алису всю ее жизнь, а потому не хотел ее возвращения при такой обстановке в Лимингтоне.

Благодаря жене и ее родне обычно Прайду было известно о событиях в Лимингтоне больше, чем основной части жителей Оукли, однако в последние годы все почуяли, к чему катится дело. Если уж маленький портовый город бурлил, то это происходило чуть ли не в каждом английском городе.

В графстве могли быть люди, еще томившиеся по католической вере, но за столетие, прошедшее с времен Армады, их ряды весьма поредели. А что касается горожан, то все они были против. Лимингтонские купцы и мелкие торговцы не любили Карла I и не верили Карлу II. Несколько лет назад, когда парламент был особенно встревожен возрождением католичества в ходе наследования престола, мошенник по имени Титус Оутс выдумал католический заговор, направленный на свержение Карла и его замену Яковом. Иезуиты захватят страну, честных протестантов перебьют. Все это было вымыслом от начала до конца, посредством которого Оутс стремился разбогатеть и прославиться. Но англичане так боялись католичества, что поверили. Не проходило и недели без новой байки от Оутса. По всей стране людям стало мерещиться, будто иезуиты подглядывают из окон и прячутся за углами. И развивающийся портовый Лимингтон не был исключением. Полгорода высматривало иезуитов. Мэр и его совет были готовы раздать горожанам оружие.

Поэтому, когда Монмут поднял знамя борьбы за протестантское дело, Лимингтон не раздумывал. К исходу дня у мэра было несколько десятков вооруженных мужчин. Большинство местных купцов и джентльменов встали на его сторону. Прайд видел собственными глазами, как человек пять представителей местной знати проехали мимо Оукли в Альбион-Хаус, желая заручиться поддержкой Алисы. Расторопного верхового уже послали с депешей к Монмуту, чтобы заверить: «Лимингтон с вами». Накануне по улицам маршировали с трубами и барабанами, после чего в доме одного купца всех поили элем и пуншем. Это смахивало на карнавал.

А крестьянин Стивен Прайд, как и адвокат Джон Хэнкок, следил за происходящим настороженно. «Пусть городские бушуют, – сказал он сыну Джиму. – Но мы-то в Нью-Форесте должны быть умнее. Что бы ни случилось с Монмутом, у меня останутся мои коровы, а ты так и будешь помощником лесничего. Я только Бога благодарю, – добавил он, – что дамы Алисы здесь нет. Ее втянули бы в это, хочет она того или нет».

Таким образом, он обоснованно пребывал в приподнятом настроении, когда заметил в ста ярдах за прудом группу людей, обступивших спорщиков, и направился к ним.

Обоих мальчишек Фурзи не часто видели вместе. Теперь-то они были средних лет, и после смерти Габриэля Фурзи несколько лет назад его дом достался Джорджу Фурзи, но для Стивена Прайда они по-прежнему были мальчишками Фурзи. Бог свидетель, оба – вылитый старый Габриэль. Джордж чуть крупнее, но в талии обоих разнесло одинаково. И оба, как втайне считал Стивен, были такими же упрямыми, как отец.

Уильям Фурзи никогда не выделялся в Рингвуде: работал на фермера, присматривал за скотом. Прайду всегда казалось, что это слишком далеко, чтобы податься туда без особой нужды, но он и вообще не сильно одобрял всех, кто покидал Нью-Форест. Очевидно, Уильяму зачем-то понадобился Джордж Фурзи, и теперь они стояли рядом, словно пара разъяренных петухов. Причиной их гнева, как обнаружил Стивен, был его собственный сын.

– Нет у тебя такого права! – протестовал Джордж Фурзи. – Я по-любому не собираюсь этого делать! – Он посмотрел на брата, который был так переполнен ненавистью к Джиму Прайду, что не мог говорить. – Так-то вот!

Проблема, которой Джим Прайд поделился с отцом всего неделю назад, была предсказуема. «Джордж Фурзи не умеет держать рот на замке».

Фурзи так и не смирились с отсутствием права пользоваться лесом для хозяйственных нужд. До сего дня они отказывались при встрече даже приветствовать Алису Лайл кивком и называли ее воровкой, но одно обстоятельство было для них невыносимо: то, что годом раньше Джима Прайда перевели с должности помощника лесничего в Болдервуде на такую же в Южном бейливике.

Стивена Прайда очень обрадовал этот перевод. Болдервуд находился почти в девяти милях от Оукли, а теперь он мог чуть ли не ежедневно видеться с сыном и внуками.

Однако для Джорджа Фурзи присутствие Джима означало нечто совершенно другое, так как помощник лесничего отвечал за соблюдение общих прав, включая право на лес. «Я не подчиняюсь Джиму Прайду», – заявил он домашним. Он не собирался позволить Прайдам оставить себя в дураках. И принялся усиленно рубить в Форесте дрова с единственной целью – доказать, что не отступится.

Но даже после этого дело еще могло не дойти до критической точки. Джим Прайд не пробыл бы помощником лесничего пятнадцать лет, не приобрети он известную мудрость. Если бы Фурзи тишком брал чуток из подлеска, когда ему было нужно, Джим закрыл бы на это глаза. Однако на такое Джордж Фурзи, разумеется, не был способен.