пришлось бы одеваться, спускаться в будку… – ее знобило, зубы постукивали. Вчера, на Набережной, мисс Вера отпустила ее домой на час раньше:

– Вы плохо выглядите, – сухо сказала Моль, – выпейте горячего молока с медом, и ложитесь в постель. Не след заболевать, перед Рождеством… – до Рождества оставалось немногим меньше недели. Густи хотела спросить у Моли, не знает ли она, когда возвращается тетя Марта:

– То есть М, – открыв рот, девушка прикусила язык, – бесполезно, Моль ничего не скажет. У нее на лице написана преданность Британской империи…

Поблагодарив начальницу, Густи, кое-как, дотащилась до Мэйфера. В стылой квартирке еще попахивало травкой. Девушку, немного, затошнило:

– Неделю ничего нет, – испуганно подумала Густи, – как такое могло случиться? Оставалось всего несколько дней, до… – она почувствовала тянущую боль в животе, – в книжке бабушки Мирьям говорилось, что в такое время все безопасно. И мы, то есть он, Иосиф, были осторожны… – она взглянула на молчаливый, темный аппарат:

– Он знает мой номер, но, с той ночи, он мне так и не позвонил. На Ганновер-сквер я его не видела… – Густи сжала руки, – но я знаю, что он обрадуется ребенку. Мы поженимся, уедем в Израиль… – каждые десять минут она навещала ванную:

– Ничего нет, – горько поняла девушка, – и никаких способов проверить тоже нет. Доктора проверяют, но анализ занимает не меньше недели… – она, в любом случае, не пошла бы к семейному врачу, сэру Джорджу Пилу, на Харли-стрит:

– Нет, надо поговорить с кем-то, только с кем… – Густи, сначала, хотела позвонить в Кенсингтон:

– Пусть Иосиф придет сюда, и я ему все скажу. Но, может быть, я ошибаюсь… – девушка взглянула на часы:

– В Кенсингтоне все еще спят. Тем более, сегодня суббота. И у тети Клары все встают поздно, по выходным… – Густи хотелось услышать уверенный, ласковый голос тети Марты:

– Как в школе, когда мы с ней вечерами сидели на диване, в библиотеке. Она работала, я делала уроки, она приносила кофейник и пирожные… – тетя подмигивала ей:

– Мужчины разберутся, с чаем… – Марта щелкала зажигалкой, – мы отдохнем, в девичьей компании. Нас не так много доме, даже Шелти парень… – овчарка наотрез отказывалась прыгать на диван, но всегда укладывалась у ног Густи:

– Я ей все рассказывала… – вздохнула девушка, – впрочем, в школе и рассказывать было нечего. Я не ходила на свидания, а с молодыми людьми знакомилась через кузенов… – живя на Ганновер-сквер, Густи выпивала только немного шампанского, на Рождество:

– Я стала навещать Сохо осенью… – палец застревал в прорезях телефонного диска, – я ничего не знаю, на самом деле. Я первый раз попробовала коньяк и траву с Иосифом… – она надеялась, что тетя Марта вернулась из деловой поездки раньше обычного:

– Я с ней поговорю, и она посоветует, как быть дальше, – решила Густи, – она позвонит Иосифу, все объяснит, он сделает предложение…

Трубку в особняке подняли на подвальной кухне. Бубнило радио, что-то шипело, Теодор-Генрих, бодро поздоровался:

– Ты ранняя пташка. Я делаю сэндвичи, для бандитов. Максим и юный Ворон сегодня защищают цвета школы, в футбольном матче. Мы играем с командой Merchant’s Taylor. Надеюсь, что Максим в ударе… – кузен хихикнул, – его не остановить, в нападении. Аароны тоже обещали появиться, после синагоги. Мы хотим устроить пикник, в Хэмпстедском парке… – добавил кузен, – приходи… – услышав о возвращении матери, кузен удивился:

– Нет, чего ради? Она вчера звонила… – до Густи донесся широкий зевок, – она прилетает в Лондон утром, в сочельник, как она и обещала. Кстати о сочельнике, понадобится твоя помощь, с праздничным столом… – Густи пропустила мимо ушей рассуждения о маринаде, для индейки, клюквенном соусе и брюссельской капусте:

– Он тоже хозяйственный, как и я, – торопясь попрощаться, Густи едва вклинилась в слова кузена, – немецкая кровь дает о себе знать… – ей хотелось улететь с Иосифом в Израиль:

– Я бы жила в кибуце, с детьми, – она вытерла нос, – преподавала бы в школе, как Анна… – Густи больше не думала о Веспер Линд:

– У нас с Иосифом будет большая семья, – наконец, набравшись смелости, она опять подняла трубку, – у дяди Авраама появятся внуки. У меня есть еврейская кровь, через бабушку Мирьям. Мне легко стать еврейкой… – в Кенсингтоне ей ответил знакомый голос. Сердце, отчаянно, забилось, Густи напомнила себе:

– Это не может быть Иосиф. Он никогда так рано не встает, тем более, в субботу. В кибуце он валялся в постели до обеда. Но от меня он ушел ни свет ни заря, даже не оставив записки… – Густи надеялась на цветы и завтрак в постель:

– Но я только сварила яйцо, выпила кофе и поехала на работу, – ей стало жалко себя, – у меня весь день болела голова, а Моль отпускала шпильки, в мой адрес… – Шмуэль, весело, сказал:

– Я на мессу собираюсь. Музыканты спят, без задних ног. Мы с Тигром завтракаем, в компании друг друга. Сейчас посмотрю, вроде я слышал шум, в ванной… – в кенсингтонской квартире Тупицы имелось три ванных:

– Одна с бассейном, как у дяди Джона, в замке… – Густи подышала на застывшие пальцы, – у них закрытая терраса, с зимним садом, и личный лифт в подземный гараж… – дом прошлого века основательно перестроили. Апартаменты Тупицы занимали верхний этаж. Густи заставила себя посмотреться в зеркало:

– Иосиф, действительно, поднялся. Только у него был очень недовольный голос. Но он обещал, что приедет… – за полчаса она успела принять душ, прибраться в квартирке и даже выскочить за круассанами:

– Я бледная, но мне это идет, – успокоила себя Густи, – я причесалась, накрасила ресницы… – она стояла у антикварного зеркала, орудуя короткой кисточкой. Девушка надела американские джинсы. Пуговица отказалась застегиваться:

– Я полнею, – поняла Густи, – но не может быть, чтобы так рано. Я почти ничего не ела, на этой неделе… – она прикрыла джинсы черной рубашкой и распустила длинные волосы:

– Как на фотографиях, из Америки… – Густи повертелась перед зеркалом, – все модные девушки так ходят… – она видела последние снимки семьи дяди Меира:

– Ева словно звезда журналов, – завистливо подумала девушка, – ее сняли в старых шортах и кедах, а она будто сошла со страницы Vogue… – на черно-белом фото кузина, с баскетбольным мячом, прислонилась к разрисованной, кирпичной стене. Рядом красовался мусорный бак. Ева, немного прищурившись, смотрела на фотографа. Короткие волосы завивались над оттопыренными ушами, костлявые ключицы торчали из выреза майки. Худые плечи прикрывал потрепанный жакет:

– Работа Ричарда Аведона, – заметил дядя Меир, – в Harper’s Bazaar сказали, что такие фото не опубликует ни один модный журнал. Как они выразились, не в наше время… – Густи вспомнила:

– Тетя Марта тогда усмехнулась: «Это мы еще посмотрим».

Она попробовала прислониться к беленой стене:

– Надо встретить его независимо. Парни не любят, когда девушки вешаются им на шею, во всех журналах так пишут… – Густи ожидала цветов, однако он не снял плаща, не переступил порог квартирки:

– Что у тебя случилось, – неприязненно сказал Иосиф, – давай быстрей, я тороплюсь по делам… – от него пахло свежестью дождя, кедром туалетной воды. Густи закусила пухлую губу. Слезы наполнили глаза, девушка поморгала, стараясь не размазать тушь:

– Какой он красивый. Он обрадуется, он сделает мне предложение. Он не звонил, потому что был занят, вот и все… – Густи сглотнула: «Иосиф, я… Я, наверное, жду ребенка».

Изящная рука, с отполированными ногтями, помешала эспрессо, в крохотной чашке. Сверкнули бриллианты, в золотом перстне. Ложку, легким жестом, положили на тонкое блюдце.

В Claridge’s подавали пятичасовой чай, с кремовыми, девонскими сливками, с маленькими сэндвичами, с водяным крессом и огурцом, на белом хлебе, с яблочным пудингом и ванильным кексом. Генрик от чая отказался:

– Я предпочитаю кофе, – заметил он старому знакомцу, – в Лондоне, правда, его не умеют варить так, как в Италии. Даже в отличных отелях пока не справляются с простым эспрессо… – он кивнул в сторону стойки портье, темного дуба, – за настоящим кофе надо отправляться в Сохо…

Тупица вспомнил о выигрыше, в клубе «Фламинго»:

– Пять тысяч фунтов. Положительно, встречи с мистером Алленом приносят мне удачу. Адель ничего не знает… – у них с женой были