– Мама отвезет Густи пакет. Твоя тетрадка… – она кивнула на старый блокнот Шмуэля, – от бабушки Эпштейн, да? У мамы тоже такая есть, и у Адели с Сабиной… – девочка погрустнела:

– Жалко, что я совсем не помню бабушку… – Шмуэль погладил ее по голове:

– Я тебя носил на руках, в сорок восьмом году, когда твоя бабушка погибла. Тебя, и Фриду. Вы были смешные, совсем малышки… – Лаура низко склонилась над столом:

– Я покраснела, но на кухне жарко. Он меня потрогал, в первый раз… – внутри сладко заныло, – то есть он меня целовал в щеку, но по-родственному, но сейчас он меня потрогал… – нарезая лапшу, девочка, словно невзначай, поинтересовалась:

– Когда ты получишь сан… – Шмуэль хмыкнул:

– Года через три. Церковь никуда не торопится, время у меня есть… – она скрыла вздох:

– Три года. Я хотела все ему сказать, через три года… – Лаура справилась со стучащим сердцем:

– И ты останешься в Риме, после рукоположения… – Шмуэль убавил огонь на плите:

– Сейчас займемся мясным рулетом и десертом. Густи останется только разогреть судки… – юноша повернулся к ней:

– Вряд ли. Да я и сам не хочу сидеть в папской курии и заниматься связями с общественностью, – усмехнулся он, – писать для газет я могу откуда угодно. Я хорошо знаю польский, два года учу испанский язык. Меня могут послать в приход в Восточной Европе или Южной Америке. В общем, я поеду туда, где буду полезен людям… – Лаура загадала:

– Все просто. Если он мне откажет, через три года, я постригусь в монахини, то есть сначала в послушницы. Тогда я всегда буду рядом с ним. Папа обрадуется моему решению, я уверена… – она услышала веселый голос Шмуэля:

– Думаю, в Мон-Сен-Мартене мы еще застанем рождественскую ярмарку. Маргарита и девочки разворачивают лоток, как обычно. Они тоже отлично готовят… – Шмуэль напомнил себе, что надо позвонить сестре:

– Она должна приехать из Лувена, на каникулы. Мы скоро увидимся, но Рождество есть Рождество. Виллем тоже вернется домой, из Брюсселя… – поступив в военную академию, кузен обретался в казарме, с другими курсантами. Барон собирался, после получения офицерского звания, отправиться в войска ООН:

– На шахтах и заводе все налажено, – вспомнил Шмуэль письмо сестры, – Виллем еще молод, ему скучно сидеть в нашей провинции. Мы с ним шутим, что столкнемся где-нибудь в Африке… – сестра собиралась стать эпидемиологом:

– Как он… – Шмуэль заставил себя не морщиться, – Маргарита считает его героем, вместе с остальной Европой. Мы с папой вообще его не обсуждаем… – они с Иосифом были уверены, что отчим знает о том, как, на самом деле, погиб их отец:

– Мама ему все сказала, она бы не стала такого скрывать. Но папа никогда не об этом не заговорит. И не надо, что было, то прошло… – Шмуэль почувствовал подступившую к горлу тошноту:

– Иосиф тоже сейчас о нем думает, – понял юноша, – мы давно заметили, что ощущаем мысли друг друга… – они, изредка, еще писали на ладонях и переговаривались на языке близнецов:

– Иосиф мне напоминает, чтобы я молчал, по старой привычке… – Шмуэль ничего не рассказывал об отце даже на исповедях:

– Я буду молчать, конечно, – подумал он, – и вообще, Маргарита вряд ли его помнит. Ей в сорок первом году было три года… – сестра ничего не писала о браке или помолвке:

– Но, наверное, они с Джо обручились, – решил Шмуэль, – граф Дате просто обстоятельный человек, он хочет сначала получить диплом. Надо, обиняком, спросить у Ханы, в Париже, насчет планов ее брата… – Шмуэль попробовал золотистый, наваристый бульон:

– Отлично. Как учила твоя бабушка, убавь огонь, а потом сделай его еще меньше. Ты доставай пока миндаль… – он подмигнул Лауре:

– Такого печенья ты еще не пробовала. Рецепт прямо с кухни его святейшества… – закончив с лапшой, девочка вытерла руки полотенцем:

– Если я посвящу свою жизнь Богу, я никогда не расстанусь со Шмуэлем, а больше мне ничего не надо… – темные глаза заблестели. Девочка, незаметно, коснулась распятия, на шее: «Клянусь Иисусом и Мадонной, так и случится».

Интерлюдия Стокгольм, декабрь 1958

За большим окном, северный ветер нес легкую поземку по булыжникам набережной Маластранд. По брезенту пришвартованных к причалам, укрытых на зиму яхт вились снежинки. В гостиной перемигивалась огоньками высокая елка. На дубовых половицах сложили ярко упакованные подарки. Пахло выпечкой и пряностями, из кухни доносилось шипение итальянской, кофейной машинки:

– Третья справа, тетя Марта, – светловолосый мальчик подал ей бинокль, – видите, на корме написано «Эмилия»… – он хихикнул, – папина школа называется в честь мамы, а яхта, в честь моей сестры… – подросток, с сожалением, добавил:

– Жалко, что погода плохая. Так бы я вас покатал… – в просторной квартире, с видом на стокгольмские острова, Марту встретил полосатый, ухоженный кот и серый комок меха, с торчащим вверх хвостом:

– Мы привезли его из Норвегии… – Эмилия Кампе подхватила на руки щенка, – ему всего пять месяцев. Мы навещали папиных и маминых друзей, военных лет, в Осло. Порода называется элкхунд, с такими собаками охотились викинги… – Марта отдала мальчику оптику:

– Ты и с яхтой умеешь управляться, Андреас… – подросток успел показать ей несколько кубков, за успехи в стрельбе, и собственную фотографию, на ринге:

– Папа со мной начал заниматься, когда я еще в школу не пошел, – гордо добавил парень, – я намереваюсь стать чемпионом Швеции по боксу… – Марта подмигнула ему:

– И получить олимпийскую медаль, как твой отец… – Андреас задумался:

– Вряд ли. Я буду военным, тетя Марта… – услышав о яхте, он улыбнулся:

– У нас все умеют стоять за штурвалом, даже мама и Эмилия… – подросток напомнил Марте ее среднего сына:

– Максим тоже высокий, крепкий, он в Волка пошел. Только глаза у него отцовские, голубые. Впрочем, у Андреаса тоже отцовские, темные, словно каштан… – машинка стихла, женский голос крикнул:

– Андреас, сходи за булочками! Печенье в доме есть, но отец придет голодным, после занятий, я его знаю… – стену гостиной увешали фотографиями. Марта рассматривала цветные снимки негритянских детей, грузовики, с эмблемой Красного Креста, загорелую до черноты Грету, в платье хаки, с нарукавной повязкой, в окружении малышей:

– Это в Кении, – объяснила фрау Кампе, – восстание мау-мау британцы подавили, половина страны лежит в развалинах, дети осиротели. Нет больниц, нет даже просто врачей… – она помолчала, – хорошо, что в страну допустили помощь, от Красного Креста… – Марта отозвалась:

– Британии, и всем остальным, недолго осталось править в Африке… – соглашаясь с ней, Джон, правда, замечал:

– С другой стороны, когда мы покинули Индию, страна едва миновала кровопролитие. Африка не минует, поверь моему слову… – Андреас, недовольно, ответил матери:

– Снег на дворе. Эмилия на кружке, в библиотеке… – он фыркнул, – пишет очередные слезливые рассказы. Позвони ей, она забежит по дороге в магазин… – фрау Кампе появилась с подносом на пороге гостиной:

– После кружка она идет в кино, с Юханом… – Андреас закатил глаза:

– Юхана Адамса словно веревками к ней привязали. Ладно, – с сожалением согласился мальчик, – но тогда я куплю себе лакричных леденцов… – Грета позвала вслед:

– Всем, а не только себе… – она поставила кофейник на африканский столик, черного дерева:

– У тебя пятеро, как ты их терпишь… – Марта, добродушно, сказала:

– Они, в общем, все одновременно стали подростками. Один, или пятеро, разницы нет. И моему старшему шестнадцать, он разумный парень… – Грета разлила кофе:

– Значит, придется ждать еще три года. Или четыре, как с Эмилией… – на еще одном фото, черные волосы девочки разметал ветер. Она носила праздничное, вышитое платье:

– Это мы в дворце, – Грета открыла шкатулку с сигаретами, – Кампе шутит, что не рассчитывал на жену, кавалерственную даму… – в прошлом году Грета получила медаль шведского ордена Святого Серафима:

– За работу в Красном Кресте, – добавила она, – впрочем, у тебя тоже есть ордена, даже целый титул… – Марта редко вспоминала о своем статусе Дамы Британской Империи:

– Почести мне ни к чему, – весело говорила она Волку, – на публике я