Но тут Дзаба вытянул лицо, узрев в эмоциях Юлиана скрываемое беспокойство.

– О чем же ты переживаешь? Уж не о том ли твои мысли, будто ты недостоин? Так откинь их от себя…

– Нет, друг мой. Я размышляю над тем, что не сделано еще невозможное. Пока наследник, который еще не родился, не сядет на трон, нельзя будет праздновать подобное. Помнится, ты сам в начале разговора упоминал о том, что боги могут наказать тех, кто излишне уверен в своей победе. Слишком много осталось заговорщиков на воле…

– Да, тут ты прав, – отозвался Дзаба, и глаза его вспыхнули злобой. – Но огонь Фойреса не тухнет так просто, и явление анки народу тому было свидетельством! Пусть даже и обманщик, который выставлял себя всего лишь покупателем красноперого инухо, солгал. Однако же наш символ сбежал из его мерзких лап! И воспарил на Элейгией. Это благой знак!

И тут Дзабанайе пришел в голову тост, и он поднялся из кресла, призывая к тишине. Когда гомон в залах успокоился, и внимание всех было приковано к щуплому, но горячему мастрийцу, тот поднял бокал с душистым вином.

– Братья мои и сестры! – возвестил громко Дзаба. – В этот великий день я хочу признаться в любви… В любви к вашему народу! Некогда было предсказано пророком Инабусом, что «Над кем распластает свои крылья Анка, то быть тому правителем мира, ибо на того упадет благодать Фойреса!». Сегодня моя прекрасная принцесса Бадба, дочь великого Мододжо Мадопуса, которому я служу всей душой и телом, связала себя узами брака с храбрейшим принцем Флариэлем Молиусом!

При этих словах принц Флариэль зарделся краской. И хотя он уже привык к лести, но слова Дзабы прозвучали на удивление искренне. Тот вообще умел говорить так, словно говорит от всего сердца.

– Отныне я хочу называть вас не иначе как братьями и сестрами, – продолжил пылко Дзаба. – Ведь давеча великая Анка раскрыла свои крылья над Элегиаром, щедро облагодетельствовав его на великую судьбу и дав нам, мастрийцам, знак. Однако многие говорят, что то была иллюзия! Иллюзия! Что это хитрые происки! Так знайте, что вчера мне принесли перо!

И Дзабанайя извлек из-под пышной мантии, укрывающей его кольчугу, шаровары и шелковую рубаху, чехол. Из чехла он, с великой нежностью и почтением, достал черное перо, в котором Юлиан тотчас узнал перо из хвоста Уголька.

– Эта великая птица уронила свое перо за городом, летя в наши земли с доброй вестью! – громко и радостно сказал мастриец и поднял перо над головой.

В пере все знатоки соколиной охоты сразу же распознали, что оно принадлежит существу дивному, ибо было оно чересчур крупным, жестким, густым и крепким. Дзаба, улыбаясь, тут же попросил одного мага сотворить пламя, и после одобрения со стороны королевы и охраны, один из придворных боевых чародеев высек из пальцев искру, что разгорелась в пламя.

Дзаба встал посреди зала, поднес перо к огню, и оно охватило его. Но перо не сгорело, не стлело, а продолжило пылать алым факелом посреди зала. Народ зашумел, загалдел. И те, кто доселе относился к рассказам мастрийцам, как к сказкам или попытке обмануть иллюзией, возбужденно закричали. Так родилась еще одна легенда.

Спустя время перо само по себе потухло, а мастриец тут же поднес его королеве, пред которой выросла стены охраны.

– Попробуйте, ваше Величество! – сказал он. – Оно холодное. Оно – неопалимое!

И королева, удивленная, коснулась пера и ощутила его холод, будто не было никакого горящего факела минуту назад. Она кивнула и пригладила перо, приняв его, как великий дар. Тут же по залу разнесся одобрительный гул. Придворных очаровало обаяние горячего мастрийца и его преданность делу, а потому в их глазах он значительно вырос, как тот, за кем можно идти.

Однако не бывает такого, чтобы яркая личность пришлась всем по душе. Как это обычно бывает, чем ярче и горячее вспыхивает чья-то звезда, тем сильнее становятся к ней как симпатии, так и ненависть.

При дворе было много аристократов, которые не поддержали напрямую политику короля, но впрочем, после показательных повешений и не выказывали активного сопротивления. Однако все они чувствовали, что над ними довлеет угроза. Мало того, что их в преддверии войны обобрали до нитки, так и прибытие с Нор’Мастри новых придворных теперь угрожало целостности их земель, которые в большинстве случаев принадлежали короне. Кто знает, как распорядится ими эта самая корона. Будет ли два великих архимага на одно королевство? Не отщипнут ли с Полей Благодати наделов, чтобы угодить прибывшей аристократии?

По этим причинам некоторые поглядывали на Дзабанайю, этого пылкого и амбициозного мастрийца, в жилах которого текла кровь юронзиев, с ненавистью. Для всех он был вестником этой угрозы, проводником мастрийского влияния. Тем более сдержанному двору не нравилась подобная открытость и лесть, которые были чертой дальних южных народов. Нашлись и те, кто видел в Дзабанайе Мо’Радша шута. К тому же быстрый взлет мастрийца на должность консула добавил в колонну врагов еще и завистников.

– Что же ты, называя нас всех братьями и сестрами, – вдруг раздался голос из дали зала. – Носишь под мантией кольчугу, а у сердца держишь кинжал?

Голос подал старший боевой маг Хоортанар. Он сидел за столом рядом с другими сподвижниками архимага и враждебно смотрел на мастрийца.

Однако Дзабанайя не растерялся.

– Мои кольчуга и кинжал не для братьев и сестер! – ответил он пламенно и откинул мантию, не стесняясь обнажить защитное облачение. – Моя кольчуга от подлого удара Эгуса, а кинжал для того, чтобы ответить после атаки, и убить врага прямо в сердце! А коль нападут не на меня, а на моих братьев и сестер, почтенный, – и Дзаба сверкнул глазами. – То знай, Хоортанар, что мой кинжал сослужит добрую службу, встав на их защиту. Ибо велика Элейгия, неопалима! Для меня теперь что Элейгия, что Мастри – единый дом!

Пламенные и чистые речи посла, которые для эгусовца Хоортанара содержали скорее угрозу, нашли отклик в сердцах элегиарцев, затронули их душу. Хоортанар же, понимая, что его выпад обернулся против него, нарочито благодарно растекся ответными любезностями, а затем и вовсе встал из-за стола и пропал в полутени угла. Впрочем, глаза его продолжали яростно буравить Дзабанайю, а по губам пробежала победоносная улыбка, которая скрылась от всех прочих.

Под гул одобрения Дзабанайя сел обратно в кресло, подле Иллы Ралмантона. Тот, уже опьяневший, лукаво улыбался.

– Ты, Дзаба, – советник тоже теперь обращался к послу, используя короткое имя, – Умеешь держать нападение и красиво выходить из него, – и тут Илла понизил голос. – Но не стоит так открыто угрожать эгусовцам. Обожди пока притеснять своих неприятелей. Мудрый муж должен уметь выжидать, а не вести себя, как распаленный боем мальчишка.

Дзабанайя кивнул и принял совет и предостережение одновременно. Еще некоторое время он следил за передвижениями Хоортанара, который отчего-то решил обойти все залы и подсаживался к другим магам. А когда его эгусовкий неприятель и вовсе пропал из виду, то мастриец принялся также пылко спорить с Юлианом касаемо «Книги знаков пророка Инабуса из Ашшалы», которую ту на днях ему вернул.