И свиток снова скрылся под мантией. Ну а Илла тоже принялся излишне сосредоточенно рассматривать окружающий пейзаж: Аллею Праотцов, высокую стену с барельефами богом и сам дворец, – делая вид, что и не собирался он вовсе ничего сказать. Лицо его застыло в странной для него маске скромной нерешительности, будто он чего-то боялся.

Юлиан промолчал. Он понимал, что хотел сделать Илла. И про себя грустно усмехнулся, что все равно уйдет. Сегодня. После пира. Простившись с дворцом и его обитателями, с советником и прекрасной королевой Наурикой. Вздохнув, он откинулся на подушках и стал разглядывать деревянный потолок, подбитый парчой. Холодный зимний ветер залетал под полог носилок, играл с шаперонами, краями накидок, колол лица. Ну а совесть Юлиана завершала начатое, коля сердце.

Наконец, дворец вырос, мелькнули его стены, – и вот паланкин остановился у сияющих огнями светильников дверей. За распахнутыми дверьми высился древний страж здешних мест – Черный Платан. Сюда, ко входу, уже съезжались гости с каждого уголка Элейгии, будь то провинции Апельсинового сада, Полей Благодати, Аль’Маринна, Багровых Лиманов или прибрежного Ор’Ташкайя, лежащего на берегу залива.

В сумраке дворца переливались всеми цветами радуги парча, шелк и драгоценности. Переливалось оно все, подобно реке, искрящей в бледном свете луны; только луной здесь были лампы, в которых метались волшебные сильфы.

Отовсюду доносились разнообразные голоса. Вот будто гортанно рычали жители южных окраин Элейгии. От их земель было рукой подать до Нор’Мастри, а оттуда и до юронзийских песков, где также гортанно рычали на своем языке все подряд. Вот в зале со стороны беседок раздался переливчатый звон голосов – и Юлиан узнал ноэльские мотивы, вытянул шею, опасаясь увидеть там знакомые лица. Однако это были всего лишь аристократы из Аль’Маринна. Близость к Детхаю и Ноэлю тоже отразилась на их диалекте. У вздувшихся корней Черного Платана, грозно нависшего над праздной толпой, стояли приехавшие из Багровых Лиманов гости – все сплошь в черном, так остро напоминающие траурное шествие. Но более всего было знати, уже знакомой Юлиану: с говором твердым, но осторожным, с костюмами южными, но еще имеющими оттенок севера – то была элегиарская знать.

Где-то на площади прозвенел колокол, отсчитывающий десятый час ночи – и это стало сигналом. Гости всколыхнулись, заспешили к анфиладе залов на третьем этаже, чтобы быстрее присоединиться к пиру. Однако пускали их туда, не торопясь – всех проверяли. Маги шептали заклинания, веномансеры водили носами, как охотничьи псы. Все оружие: мечи, кинжалы, – оставляли в специальной комнате под надзором преданной королевской гвардии.

Отпросившись, отделился от свиты Габелий и исчез в переходе к Ученому Приюту. Туда уже стекался весь ученый люд для консилиума.

Илла же всматривался в толпу, словно выискивая кого-то. А когда из-за алебастровой колонны, обвитой древесным символами, показался знакомый алый шарф Дзабанайи, то советник кивнул в приветствии и застучал тростью к мраморной лестнице. Дзабанайя, на ходу раскланиваясь в привычной пылкой манере, последовал за своим покровителем.

– Да осветит солнце вам путь! – страстно произнес он.

– И твой путь пусть будет светел, – с вежливой улыбкой ответил Юлиан.

– Поторопимся, – отозвался сухо советник. – В скором времени прибудет его величество с семьей. Негоже встречать святейших особ на пороге зала…

И он торопливо застучал тростью. За ним следом пошел Юлиан, который был так похож и волосами цвета ворона, и белым лицом, и худощавостью на советника, и Дзаба – щуплый, но очень энергичный. Они вдвоем так разительно отличались друг от друга: и внешностью, и движениями, – что напоминали лед и пламя. И пока Илла Ралмантон хмуро глядел из-под бровей на придворных, которые текли рекой к пировальных залам, мастриец вдруг потянул Юлиана на себя, чтоб склониться к его уху и остаться неуслышанным прочими. Его лицо осветила лукавая, честолюбивая улыбка.

– Ты помнишь, что я говорил? – шепнул он.

Юлиан оглядел наряд мастрийца, до его слуха донеслось, как едва слышно трется у того укрытая под нарядом кольчуга, и тихо сказал:

– Хочешь сказать, что твоя кольчуга повязана алым поясом консула?

– О да!

И Дзаба ненадолго отодвинул край мантии, чтобы продемонстрировать свой алый пояс. Там же висели и ножны с кинжалом и саблей. На лице у пылкого мастрийца было написано такое счастье, что не приходилось сомневаться – он, несмотря на всю напускную скромность, желал этого чина неистово, всей душой.

Однако Юлиану не представилось случая поздравить его, потому что толпа закрутила их, увлекла за собой, и телохранителям советника пришлось попотеть, расталкивая от их хозяина всех неугодных. Они поднялись по мраморным лестницам почти под самую крону Черного Платана; там нырнули в анфиладу залов, освещенную сотнями сильфовских ламп. По алым коврам, скрадывающим их шаги, они прошли один зал, второй, третий, четвертый, где уже рассаживались за столами мелкие чиновники. Пока не попали в самый большой – Королевский.

Королевский зал еще пустовал. Пустовали пока и столы, предназначенные для святейшего его величества. Однако же праздная толпа, следующая за Иллой, постепенно прибывала и прибывала, словно песок, намытый волной. Консулы, их семьи, помощники консулов, высшие чиновники, родовитые военачальники, знатные прихлебатели у трона, мыслители – все рассаживались за столами в соответствии с иерархией. Этот зал был для них.

Все ждали. Ждали короля и Флариэля с Бадбой, еще не считающихся мужем и женой, пока не свершится брачная ночь. Чуть погодя звонкий голос вестника оповестил о скором приходе правителей, и зал благосклонно загудел. Их приход – а все боялись, что они не явятся – расценили, как благую весть.

* * *

Запели медные трубы. Все затихли.

Впереди всех, в окружении церемониймейстеров, обслуги и охраны, шли Морнелий и Наурика. Оба они сверкали драгоценными камнями, парчой и золотом корон, венчающих их головы. Однако Морнелий шел и качался, и только опора в виде жены спасала его от падения. Он шел, щупая ногой пол. Его слепота отозвалась в теле слабостью, и король был худ и апатичен ко всему вокруг. Наурика же, по-зрелому красивая и достойная жена, улыбалась, как и подобает королеве: величественно и покровительственно.

За королевской парой, чуть поодаль, показались Флариэль и Бадба. Бадбу одели в золотое свадебное платье, и юная принцесса, привыкшая больше к шароварам и рубахам, теперь чувствовала себя неуютно. Она шла под руку с Флариэлем, который, тонкий и стройный, глядел на все вокруг так, как смотрел бы Морнелий, если бы убрали с его лица платок – со скукой. За молодым принцем и его принцессой, в чье чрево было вложено будущее Элейгии, шли еще четверо королевских детей: два мальчика и две девочки. Наурика после долгого бесплодного брака из-за череды выкидышей и мертворождения, когда все целители уже опустили руки, за короткие двенадцать лет подарила мужу пятерых детей: Флариэля, близнецов Итиля и Морнелия-младшего, затем двух девочек-погодков – Сигрину и малышку Аль.