Текст для звуковой дорожки пригласили зачитать Орсона Уэллса, их встреча с Эрнестом широко известна. Когда Уэллс пришел на запись, Хемингуэй был в студии с бутылкой виски. Уэллс счел некоторые реплики помпезными и без колебаний сказал Эрнесту об этом, на что Хемингуэй ответил: «Да что изнеженные театральные мальчики знают о настоящей войне?» Уэллс не смог удержаться и в ответ изобразил гомосексуалиста и прошепелявил: «Мистер Хемингуэй, вы такой сильный и большой!» Они подрались, но потом оставили ссору и выпили вместе. Впрочем, в итоге Хемингуэю самому пришлось зачитывать текст[52], хотя его высокий голос мешал восприятию фильма.

Марта тем временем в письме к своей подруге Элеонор Рузвельт рассказала об Эрнесте, войне и «Испанской земле», и миссис Рузвельт в ответ (на что Марта, вероятно, и надеялась) пригласила Марту, Эрнеста и Йориса Ивенса показать фильм в Белом доме. Эрнест узнал о приглашении, вернувшись на Бимини после окончания работы над фильмом – и тут же опять уехал; именно таких скоротечных приездов Полин стремилась избежать. Рузвельты высоко оценили фильм, показанный в Вашингтоне. Франклин Рузвельт предположил, что, если бы фильм предоставлял более обширную информацию, он стал бы еще более эффективной антифашистской декларацией. Эрнест, зная, что Пфайфферы с удовольствием выслушают рассказ о визите в Белый дом, заставил себя телеграфировать Полин: «БЕЛЫЙ ДОМ ТОГО ЖЕ ЦВЕТА НО ПОЛОН ЭНТУЗИАЗМА МЫ ОЧАРОВАНЫ ПАПА» и написал длинное письмо Полу и Мэри Пфайфферам, в котором подробно описывал, например, как президента пересаживали из инвалидного кресла на стул (те, кто знал об инвалидности Рузвельта, жадно интересовались подобными деталями – его болезнь тщательно скрывалась от общественности). Он писал, что нашел первую леди «необыкновенно высокой [и] очень очаровательной», президент показался ему «весьма по-гарвардски обаятельным, и бесполым, и женственным», и добавил, что еда была «худшей из всего, что я ел», – мнение, с которым все, кто бывал в Вашингтоне, были согласны. Он назвал Марту «девушкой, которая устроила все так, чтобы мы с Йорисом Ивенсом туда попали», и его слова, возможно, обманули Пфайфферов, но не тех, кто прочитал газеты на следующий день. И все равно, писал Эрнест Мэри Пфайффер: «Чертовски мило, что Рузвельты позвали нас [в Белый дом] и посмотрели картину. Я ценю это».

Полный потрясающих впечатлений, Эрнест на десять дней вернулся на Бимини, где внес окончательные правки в рукопись «Иметь и не иметь». После этого он собирался отправиться с Ивенсом на Западное побережье, представить «Испанскую землю» актерам и людям из мира кино, которые почти поголовно были либералами, и в политическом, и в финансовом смысле. Полин поначалу хотела поехать с Эрнестом, сначала в Нью-Йорк, а затем в Калифорнию, и даже сообщила Саре Мерфи о своих планах, но в конце концов передумала. Ивенс и Хемингуэй устроили показ фильма в доме актера Фредрика Марча, и Эрнесту снова пришлось выступить перед аудиторией, хотя он говорил всего минуту или две. Он сообщил присутствующим, что они могут заплатить по тысяче долларов за санитарные машины для Республики, которые будут доставлены на фронт уже через четыре недели. Дороти Паркер лично приобрела санитарный автомобиль, предварительно пожертвовав на фильм 500 долларов.

В тот день[53] Роберт Бенчли, как рассказал он в письме жене, обедал со Скоттом Фицджеральдом и Эрнестом. Хотя в начале июня старые друзья ненадолго встретились в Нью-Йорке, Скотт позже написал Эрнесту записку, которая обнаруживала пропасть между ними. «Хотел бы я, чтоб мы встречались чаще, – написал он. – Чувствую, что вообще тебя не знаю». На обеде с Бенчли они, похоже, встретились в последний раз, поскольку, хотя Скотт и присутствовал на показе фильма (на следующий день он отправил Эрнесту телеграмму: «КАРТИНА ВНЕ ВСЯКИХ ПОХВАЛ КАК И ТВОЯ ПОЗИЦИЯ»), мы не знаем, виделись ли они в тот вечер. Максу Перкинсу Скотт сказал, что увидел «нервную напряженность» в Эрнесте, «что-то почти религиозное». Возможно, Скотт заметил натянутую и напряженную манеру Эрнеста держать себя на публике, и несомненно, к Республике Эрнест испытывал почти религиозное почтение. Но все это, в сочетании со странной формулировкой телеграммы (какую «позицию» демонстрировал Эрнест? что значит «вне похвал» в точности? в эти слова заложен только положительный смысл?), свидетельствует о том, что писатели по-прежнему испытывали друг к другу сложные чувства. Прошло всего несколько недель после постыдного боя Эрнеста с Максом Истменом в редакции «Скрибнерс», по поводу которого Скотт сказал, что Эрнест живет полностью в своем собственном мире. Он пытался объяснить Максу отчуждение Эрнеста, как он это чувствовал; хотя он заверил редактора, что Эрнест ему очень сильно «нравится», он не ощущал с ним достаточной близости, чтобы хоть как-то помочь – даже если бы он мог помочь.

В поздние годы Хемингуэй сказал, что гражданская война в Испании была проиграна уже летом 1936 года, еще до того, как он приехал в страну репортером. Лоялисты потерпели поражение в ключевой битве в Ируне 3 сентября, что фактически отрезало канал поставок из сочувствующей Франции в республиканские провинции басков. После того как неофициальные поставки были сорваны, французы прекратили и государственную поддержку, ссылаясь на договор о невмешательстве, который Англия, Франция и США подписали месяцем ранее. Более того, после победы под Ируном планы националистов по отсечению Мадрида и соседних территорий от границ Испании и моря, кажется, начали приносить плоды.

Конечно, потом Хемингуэй будет анализировать этот этап войны; тогда же он убеждал себя, что республика сможет одержать победу над армией Франко. «На войне нельзя признаваться, даже самому себе, что она проиграна. Потому что как только ты признаешься в этом, ты проиграл». Сейчас Эрнест ежедневно сообщал о происходивших в Испании событиях в депешах НАНА и письмах, в которых высказывал очень оптимистичную позицию по поводу перспектив Республики. Позднее он напишет о войне с огромной силой в романе «По ком звонит колокол», который рассказывает о настоящей войне устами выдуманных героев, отчасти списанных с реальных людей. Роман обнаруживает блестящее понимание военного дела, к которому Хемингуэй еще только стремился в Испании в 1937 и 1938 годы. Кроме того, в романе он смог разобраться с многочисленными лоялистскими фракциями, с которыми в разгар войны ситуация была крайне запутанной, разумно оценил роль Советов и сильные и слабые стороны советских командиров. Он признал злодеяния, совершенные республиканцами, которые с пылом отрицал во время войны. Нельзя не задуматься, как Дос Пассос расценивал книгу своего друга, допускавшую проявление нравственной двусмысленности с обеих сторон конфликта – впрочем, Дос сам уже начинал разворачиваться вправо.