пеняет Кориэту, что тот, вторя фальшивым друзьям, сам слишком усердствует, сгущает игру, позволяя смеяться над собой до язвительности.

А всего год спустя тот же Хор поэтов горько оплакивал смерть друга, умоляя Аполлона хоть на этот раз одарить их вдохновением. Они хотят воспеть в прекрасных стихах рано ушедшего друга, пустив по кругу «Кастальскую чашу, полную до краев» – цитата Овидия, помещенная Шекспиром на верху титула своего первого опубликованного поэтического произведения «Венера и Адонис». Таким образом, это двустишие Овидия окольцовывает всю творческую жизнь Шекспира.

Поэта Хьюго Холланда Аполлон одарил: его стихотворение, фактически прощальная элегия, приложено к Первому Фолио Шекспира, равно как и Чапмена, который оплакал смерть платонической пары Ратлендов в вышеупомянутом сборнике Честера. Одарил не только их двоих. Мне удалось найти еще несколько траурных элегий, не имеющих адресата, авторы которых принадлежат окружению Шекспира, по силе чувств эти элегии сравнимы с реквиемом «Жертва любви, или Жалобы Розалины». Хочу еще раз подчеркнуть, что Хор поэтов в Честерском сборнике, в обращении к Аполлону, говорит лишь об одном человеке, их друге-поэте, смерть которого они хотят оплакать в достойных его стихах. Траурные же элегии относятся как к мужчине, так и к женщине.

Таким образом, цикл панегириков начинается посланием Бэкона к любителям путешествий, с мягким юмором восхваляющим необыкновенные дарования «Кориэта», и заканчивается почти гротескным стихотворением Санфорда, дающим исчерпывающую характеристику редчайше одаренного человека, причем автор не забывает подчеркнуть, что не будь Учителя, «сира», не было бы и этого чуда света.

К выводам Гилилова, касающимся «Кориэта», хочу еще добавить: панегирики – не просто «карнавальное празднество смеха, разыгрываемое вокруг главной шутовской фигуры – Томаса Кориэта из Одкомба» [318]. Это – зачастую гротеск, иногда на грани абсурда, заключающий в себе важные аллюзии, которые, если их расшифровать, дают всестороннее представление о человеке, стоявшем за Томасом Кориэтом.

СОБСТВЕННО ПУТЕШЕСТВИЯ

Путевые записки Кориэта, вторая часть книги, до сих пор представляют собой исключительный интерес. Они содержат уникальную информацию о Европе того времени – Париже и других городах, через которые пролегал его путь. Кориэт описывает библиотеки, которые посещал, бытовые сценки, события, близкие и далекие, встречи с выдающимися людьми. Словом, книга – кладезь всевозможных сведений о древней и новой Европе, которых нигде больше не сыщешь.

В то время уже существовал орден розенкрейцеров, пока еще не заявивший о себе печатно. С Бэконом его связывает неоконченная утопия «Новая Атлантида». В «Новой Атлантиде» ее жители (ученая верхушка) время от времени пускаются в дальнее плавание, чтобы ознакомиться со всем, что происходит в других странах – ладно ль за морем иль худо, каковы научные и технические достижения, успехи в государственном строительстве, медицине и прочее.

Для описания Дома Соломона Бэкон привлек идеи, высказанные им еще лет тридцать назад: в маске «Of Tribute», 1592; в речах советников в «Gesta Greyorum», 1594; в «Comentarius Solutus», 1608. В последней работе Бэкон писал об основании колледжа для «Inventors» (ученых-экспериментаторов), о библиотеках и «Inginery»: домнах, террасах для инсоляции, цехах для всевозможных работ. А также наметил план научных исследований в различных областях знания. Полагаю, что Ратленд, его знаковое слово «путешественник», был, возможно, эмиссаром этого братства, когда оно было еще в начальной стадии. Его поездка по Европе, встреча с учеными, наставления, данные Бэконом в трех письмах, подкрепляют мысль об эмиссарстве. Строили эту «игру» Ратленд, блестящий фантазер помимо всего прочего, и Бэкон, который, даже сочиняя маски для королевского двора, всегда наполнял их назидательным – политическим и ученым – содержанием. Орден розенкрейцеров явился миру через два года после смерти Ратленда. И сразу принял сугубо научный крен, выполняя давно вынашиваемый Бэконом замысел. Конечно, и Бэкон был горазд сочинять.

Но его сочинения носили чересчур широкий характер и во времени, и в пространстве. И не были привязаны к событиям его личной жизни. Бэкон жил наяву, а Ратленд наяву грезил, упивался фантазиями, сочинял, препарируя самого себя. Бэкон же о себе не фантазировал, а если и фантазировал, то тщательно это скрывал, спрятавшись, как автор, за чужое имя.

Впрочем, и Ратленд прятался за чужие имена.

Путевые заметки Ратленда-Кориэта наполнены короткими историческими или полулегендарными новеллами, описанием увиденных мест. Они живописны, рельефны; участники сценок (часто исторические личности) достоверны, взывают к чувствам читателя; и все пронизано юмором, который прорывается там и здесь на протяжении всего повествования, перерастая иногда в гротеск. Но имеются страницы, вобравшие и чисто научные сведения, и фактические данные, какие положено собирать в разных странах посланцам Новой Атлантиды – Острова розенкрейцеров.

Путешествуя по северу Италии, Томас Кориэт дольше всего задержался в Венеции. В венецианском гетто он опрометчиво затеял с ученым-иудеем диспут, который чуть не окончился для него плачевно, не вмешайся английский посланник в Венеции сэр Генри Уоттон, случайно проплывающий мимо, – еще одна выдающаяся личность в окружении Кориэта и близкий друг Джона Донна. Углубленный сравнительный анализ «Кориэта» и «Венецианского купца» еще предстоит. На этом пока закончим рассуждение о Томасе Кориэте. Книга еще не изучена так, как того заслуживает. И, конечно, надо как можно скорее перевести ее.

Ведь описания Венеции и других городов Италии и Европы сделаны «Шекспиром».

ШЕКСПИРОВЕДЫ БЛИЗКО ПОДОШЛИ К РАЗГАДКЕ

Пропустим три столетия. И обратимся к сочинениям о Шекспире, оставленным веком XX. При том, что Первое Фолио и стратфордский памятник для ортодоксов незыблемы, они довольно близко подошли к разгадке тайны псевдонима.

В шекспировском Лондоне при дворе никакой тайны не было, «Уильям Шекспир» было обычным псевдонимом. Нужен он был изначально для сокрытия от лорда Бэрли, опекуна Ратленда, того прискорбного факта, что юноша, которому по достижении двадцати одного года заседать в парламенте, пишет пьесы для общедоступного театра – рассадника всяческих мерзостей. Иу Бэкона были свои не менее веские причины. По прошествии лет псевдоним сохранился. При жизни Ратленда он, включая инициалы, употреблялся для пьес с 1598 года по 1611, то есть всего тринадцать лет. Из них первые шесть лет псевдонимом подписывались только те пьесы, которые имели близкую по содержанию предшественницу. В первое десятилетие XVII века им пользовался для своих произведений один Бэкон, Ратленд в это время взял новое имя для прозаического сочинения – ничего подобного он ранее не писал. Свои собственные пьесы он также никогда псевдонимом «Уильям Шекспир» не подписывал: он их не