– Он заставил меня поверить, что он – это ты! – сказал я,пытаясь сосредоточиться. – Он притворился тобой. О Господи, я излил емувсю свою скорбь, Дэвид. Он сидел, слушал меня и высасывал продолжение. А потомпопросил Темный Дар. Он сказал, что передумал. Он заманил меня в комнату, чтобыя дал ему Темный Дар, Дэвид! Как мерзко. О другом я и не мечтал, но при этомзнал, что здесь что-то не так! В нем было что-то зловещее. Да, можно былодогадаться, но я ничего не заметил! Какой же я дурак!

– Тело и душа, – отозвался гладкокожий, уравновешенныймолодой человек напротив. Он снял полосатый пиджак, кинул его на соседний стули принял прежнюю позу, скрестив руки на груди. Ткань водолазки выгодноподчеркивала его мускулы, а белоснежный хлопок оттенял кожу, придавая ей ещеболее яркий оттенок темно-золотистого загара.

– Я тебя понимаю, – совершенно естественно сказалприятный британский голос. – Это большое потрясение. Я пережил то же самоевсего несколько дней назад, в Новом Орлеане, когда передо мной в этом телепоявился мой единственный на свете друг. И я прекрасно понимаю – можешь большене спрашивать, – что мое тело, вероятно, умирает. Просто я не знаю, что мыможем сделать.

– Во всяком случае, подходить к нему нельзя, это точно! Еслиты приблизишься к нему на расстояние нескольких футов, Джеймс может учуять твоеприсутствие и сосредоточиться на том, чтобы выбраться из тела.

– Думаешь, Джеймс все еще там? – спросил он, поднявброви, в точности как их всегда поднимал Дэвид, когда разговаривал, потомчуть-чуть наклонил вперед голову и едва не улыбнулся.

Дэвид с таким лицом! Тембр голоса остался практически безизменений.

– А… что… ну да, Джеймс. Да, Джеймс все еще там! Дэвид, онполучил удар по голове! Помнишь, что мы обсуждали. Если я буду его убивать, тодолжен нанести быстрый удар по голове. Он что-то бормотал о своей матери. Онвсе повторял, что она нужна Раглану. Когда я уходил, он был в том теле.

– Понятно. То есть, мозг функционирует, но серьезноповрежден.

– Вот именно! Ты что, не понял? Он думал, что предотвратитудар, потому что это твое тело. Он нашел себе убежище в твоем теле! Да, онпросчитался! Просчитался! А стараться принудить меня к совершению Обряда Тьмы!Ну и тщеславие! Он мог бы догадаться. Ему стоило признаться в своем плане, кактолько он меня увидел. Будь он проклят. Дэвид, если я и не убил твое тело, торанил его, и ему уже не оправиться.

Он витал в собственных мыслях, точно так же, как обычно сним случалось в разгар разговора, его глаза расширились и смягчились, и онпосмотрел вдаль, на темную бухту, лежащую за высокими окнами.

– Я должен ехать в больницу, не так ли? – прошептал он.

– Бога ради, не надо. Ты что, хочешь, чтобы тебя втолкнули вумирающе тело? Ты, должно быть, шутишь?

Он с непосредственной грацией поднялся на ноги и двинулся кокну. Там он остановился и пристально посмотрел в ночь, и я обратил внимание нахарактерную для него позу, а в новом лице заметил типичное выражениеобеспокоенной задумчивости, свойственное Дэвиду.

Что за волшебство – сквозь молодое тело просвечивают егоуравновешенность и мудрость. Когда он перевел на меня взгляд, то за яснымимолодыми глазами я увидел незаурядный ум.

– Меня ждет моя смерть, да? – прошептал он.

– Пусть подождет. Это был несчастный случай, Дэвид. Ненеизбежная смерть. Конечно, существует одна альтернатива. Мы оба знаем, в чемона заключается.

– В чем же? – спросил он.

– Мы пойдем вместе. Как-нибудь проберемся в палату, одурачивнескольких медиков различного ранга. Ты вытолкнешь его из тела, войдешь в него,а я дам тебе кровь. Даже теоретически не существует повреждения, которое неизлечит полное вливание крови.

– Нет, друг мой. Ты мог бы догадаться, что не стоит ипредлагать. Этого я сделать не могу.

– Я знал, что ты так скажешь, – сказал я. – Тогдаи не приближайся к больнице. Не делай того, что может вывести его из ступора!

Мы оба замолчали и уставились друг на друга. Тревога быстропокидала меня. Я уже не дрожал. И внезапно понял, что сам он никогда и нетревожился.

Не встревожился он и сейчас. Он даже не казался грустным. Онсмотрел на меня и тем самым молча просил меня понять его. Или же вообще обо мнене думал.

Ему было семьдесят четыре года! А он перешел из тела,страдающего от предсказуемых болезней, недугов и притупленного зрения, взакаленную и прекрасную оболочку.

Нет, я и понятия не имел, что он сейчас чувствует! Япроменял на эти конечности тело бога! Он же поменял стареющее тело, у которогоза плечом стоит смерть, тело человека, для кого юность была скопищемболезненных, гнетущих воспоминаний, человека, настолько потрясенного этимивоспоминаниями, что его душевное спокойствие на глазах окончательноразваливалось на куски, угрожая оставить ему взамен на несколько последних летсплошную горечь и разочарование.

Теперь же к нему вернулась молодость! Он может прожить всюжизнь заново! Причем это тело он сам считал соблазнительным, красивым, дажевеликолепным – и даже испытывал по отношению к нему плотское желание.

А я-то нервничаю и оплакиваю состарившееся, разбитое тело,из которого капля за каплей на больничной койке вытекает жизнь!

– Да, – сказал он. – Я бы сказал, что ты описалположение дел исчерпывающим образом. Но при этом я понимаю, что должен идти ктому телу! Я знаю, что оно и есть настоящий дом этой души. Я знаю, что каждыймомент промедления невообразимо усиливает риск – оно может умереть, и мнепридется оставаться в этом теле. Но я привез тебя сюда. И именно здесь янамерен остаться.

Я содрогнулся, глядя на него, моргнул, словно хотел очнутьсяот сна, а потом еще раз вздрогнул. Наконец я засмеялся безумным ироничнымсмехом. И сказал:

– Садись, налей себе немного твоего проклятого, паршивогошотландского виски и расскажи, как все произошло.

Ему было не до смеха. Он выглядел озадаченным – или же впалв состояние полной пассивности, пристально рассматривая меня, суть проблемы ивесь мир из своего чудесного тела.

Он еще немного постоял у окна, обводя глазами далекиевысотки, белые и чистые, с сотнями балкончиков, и воду, простирающуюся досамого яркого неба.

Затем он подошел к маленькому бару в углу, без малейшейнеловкости взял бутылку шотландского виски и стакан и вернулся с ними с столу.Он налил себе добрый крепкий глоток вонючего зелья, отпил половину с прежнейочаровательной гримасой на новом лице, плотно обтянутом кожей, в точности какбывало с его старым, более мягким лицом, и сверкнул в мою сторону неотразимымиглазами.