беспокоили и перевели за устроенное нами же проволочное заграждение. В восемь часов вечера явился капрал, человек очень интеллигентный, сказал мне по-французски, что губернатор сделал мне подарок и приказал освободить из-под ареста, а то бы сидеть пришлось долго». Все это было подтверждено и вахмистром Монастырским.

А через десять дней после описанного французские солдаты совершили гнусное нападение на русских женщин. 21 августа жена поручика Н. вместе с женою чиновника Б. гуляли в черте лагерного расположения, по шоссе в деревню Паспераго. Было около восьми часов вечера, они уже возвращались домой, когда их остановили два чернокожих стрелка-сенегальца, спросившие, говорят ли они по-французски. Жена поручика Н. ответила утвердительно, после чего один из них вступил в разговор. В это время другой, высокого роста, схватил жену чиновника Б. и, угрожая ей обнаженным штыком, потащил в сторону. Видя это, жена поручика Н. хотела было бежать в лагерь, дабы вызвать кого-либо из мужчин, но говоривший с нею солдат стал ее удерживать, и только лишь благодаря его нетрезвому состоянию (оба они были пьяны) жене поручика Н. удалось оттолкнуть его и прибежать в лагерь, где она тотчас же сообщила о случившемся. Наутро жены поручика Н. и чиновника Б. заявили об этом во французском штабе, где, записав их показания, объявили им, что они будут вызваны опознать виновников. Вызваны они, конечно, не были. Дело это заглохло, по-видимому, было замято, как и дело об издевательствах над чиновником Васильевым, как и много-много других дел насилия французов над русскими.

Иногда озлобление французов выливалось в грубом и унизительном обращении с русскими и в оскорбительных поступках. Так, например, 24 августа, «на французской» пристани № 3, во время погрузки командой от 3-го Донского Каледино-Назаровского полка различного интендантского имущества, в частности больших палаток со столбиками, связанных в тюки по нескольку штук, французский сержант, наблюдавший за работами, увидев, что один из таких тюков несли три казака, с криками и бранью набросился на них и нанес удар по лицу казаку Чернову. Очевидно, французу показалось ненормальным, что трое, а не двое казаков несли легкий, по его мнению, тюк. Случай этот до такой степени возмутил казаков, что они готовы были броситься на этого сержанта, несмотря на присутствие на пристани вооруженного французского караула, и только энергичное вмешательство в дело начальствовавшего в команде хорунжего не дало разыграться инциденту, который мог бы привести к очень печальным последствиям. «Принимая во внимание слабое физическое сложение казаков, несших эту пачку, – доносил названный хорунжий своему сотенному командиру, – я считаю это явление нормальным для казаков, да и не дело французов вмешиваться в такие мелочи, как переноска пачки двумя или тремя казаками. Прошу засвидетельствовать такое варварское обращение с рабочими со стороны французов и предупредить их на будущее время, что таким обращением они вызовут казаков жестоко расправляться с ними, вплоть до убийства виновника на месте».

И это не были только слова. Если французы, озлобленные на казаков, не поддававшихся распылению, как они того добивались, проявляли свое озлобление рядом репрессивных мер и грубых выходок, то и казаки, обманутые французами, в которых они видели вчерашних союзников, а сегодняшних врагов (по казачьим понятиям, всякий, кто так или иначе содействует большевикам, является их непримиримым врагом), накапливали в себе скрытую, глухую, но громадную злобу против французов. Пропасть между бывшими союзниками ширилась, росла все более и более, все непримиримее и резче становились отношения между ними. У французов эта злоба постоянно выливалась, сквозила всюду, от распоряжений военного губернатора острова до окрика последнего солдата-чернокожего. У казаков пока была скрыта. И много потребовалось русскому командованию проявить энергии, такта и выдержки, чтобы эта злоба казачья не вылилась наружу и не привела бы к самым печальным и неожиданным для французов последствиям. «Прошу привлечь к ответственности сержанта, – писал генерал Абрамов майору Бренну, – позволившего себе издеваться над безоружными людьми, пользуясь тем, что всякое возражение против даже произвола признается французскими властями оскорблением французского командования». Ответа на это не последовало, и, надо полагать, сержант, ударивший казака Чернова, остался безнаказанным. Это было в порядке вещей.

Следуя по пути репрессий и различного рода ущемлений, французы не обошли и русские госпитали. Островные греки, пользуясь тем, что на Лемносе случайно оказались вполне оборудованные лечебные заведения с целым штатом опытных врачей-специалистов, длинной вереницей потянулись в русские госпитали и лазареты, неся с собой многолетние болезни и страдания. Не только следуя принципам общеврачебной этики, но и ради человечности, русские врачи оказывали помощь всем приходившим к ним островитянам. При этом многим грекам были произведены сложные хирургические операции. Разумеется, при операциях или в тех случаях, где требовалось клиническое наблюдение, больных помещали в госпитали на свободные места, конечно, на собственное их иждивение. В первые же месяцы русские врачи сделались настолько популярными среди местного населения, что к ним стекались за помощью со всех концов острова. Бедные лечились бесплатно, богатые платили – кто сколько мог. Этот побочный заработок служил большим подспорьем русским врачам.

Такое лечение греков производилось с ведома и французского командования на острове Лемнос, и французских врачей. «С основания Кубанского госпиталя № 2, – доносил главный врач Донского № 1 сводно-полевого запасного госпиталя, – лечение греков в госпитале производилось русскими врачами с ведома французских властей. Часто русские врачи на французских автомобилях французскими властями возились в селения греков к больным (хирург Сидоренко). Иногда греки принимались в госпитали, но всегда с ведома французского врача. В последнее время Апостолиди лежал при участии в консилиуме врачей французского врача Камю. О прибытии грека Николаи был уведомлен военный губернатор Бренн. Что касается амбулаторного лечения греков, то со стороны французских врачей не только не встречалось препятствий, но и французские врачи присылали к специалистам госпиталя своих больных греков».

И только теперь, когда пошла полоса репрессий, этому был положен неожиданный конец. 6 сентября французским губернатором острова Лемнос был издан Приказ № 96, которым «для всех иностранцев воспрещалось: 1) Посещение помещения госпиталя без разрешения французского врача. 2) Получать советы и лечение в госпитале № 2. 3) Все греки, находящиеся на лечении в госпитале, должны быть изгнаны. 4) Как дисциплинарная мера – воспрещается отпуск медикаментов в госпиталь впредь до разрешения французского врача Хюга». Все греки, даже тяжелобольные или только что оперированные, были выброшены из госпиталя. Из «иностранцев» остались только французские солдаты, которых их врачи предпочитали помещать в русские госпитали, не желая лечить у себя. Это была последняя крупная репрессия французов, но мелкие ущемления производились чуть ли не ежедневно, вплоть до самого отъезда в Болгарию.

Остается сказать несколько слов об