широкие размеры приняла эпидемия оспы в названных деревнях и как велика была опасность занесения ее в лагерь – не установлено, но на казаков запрещение выходить за лагерную черту произвело удручающее впечатление. Не говоря уже о том, что лагерь Калоераки, расположенный на голом, каменистом, выжженном солнцем скате горы, со слабыми признаками растительности, у загаженного берега моря, был очень непригляден, и прогулки в деревни являлись не только развлечением, но и гигиенической необходимостью для казаков, прогулки эти были необходимы и в материальном отношении. Дело в том, что никто из обитателей лагеря не удовлетворялся выдаваемым французами пайком и почти все что-либо да прикупали – хлеб, рис, макароны, разные приправы к еде, а главным образом – зелень, фрукты и овощи. Все это, конечно, можно было достать и в лагере, в различного рода лавках и ларьках, или у перекупщиков-спекулянтов – греков и русских беженцев, но втрое дороже. Поэтому казаки и ходили в окрестные деревни – как раз в Кандию, Партьянос и Паспераго, где покупали необходимые продукты из первых рук. Теперь, с установлением карантина, эта возможность отпала.

Два раза обращался генерал Абрамов к французам с просьбой «назначить смешанную франко-русскую врачебную комиссию при участии, если представится к тому возможность, греческих врачей – для срочного осмотра ближайших к лагерю греческих селений с целью определения степени распространения эпидемии и для принятия соответственных мер к усилению или ослаблению карантина» или хотя бы выдать разрешение русскому врачу на посещение деревни Кан-дии – «для выяснения размера эпидемии заболевания оспой среди местного греческого населения и уже принятых и принимаемых мер в настоящее время к ликвидации этой эпидемии», но никакого ответа не получил.

По сообщению же греческих властей, эпидемии оспы на Лемносе не было. Если и было несколько случаев заболевания оспой, то это было обычным явлением на острове, где население, особенно мусульманская его часть, неохотно производит противооспенные прививки, причем как административная, так и санитарные власти не считали нужным ограничивать посещение русскими греческих деревень (имеется даже отношение греческого губернатора). Естественно, что на такой карантин со стороны французов можно было смотреть не только как на очередную репрессивную меру, но и как на глумление над нашим бесправным положением «на законном основании» – под видом карантина. Казаки остались запертыми в загаженном каменистом лагере, у вонючего берега моря.

Примириться с этим было трудно, и казаки, вынужденные необходимостью, стали ходить в деревни на свой страх и риск, тайком, минуя французские посты. На этой почве возник целый ряд мелких инцидентов с французами, причем французские жандармы, в порыве ли особого служебного рвения, озлобления или действуя согласно преподанным им инструкциям, зачастую задерживали даже легальных лиц, отлучавшихся из лагеря по делам службы, а чернокожие дикари-стрелки сенегальцы, учитывая общее настроение, вновь начали нападать на русских женщин, как это бывало в Санджак-Тепе.

Как на особенно яркий случай такого рода, можно указать на случай с чиновником Васильевым и женой чиновника Б.

Около пяти часов вечера 11 августа помощник заведующего довольствием Атаманского военного училища чиновник Васильев, совместно с артельщиком вахмистром Монастырским, поехал к греку-булочнику, жившему в полукилометре расстояния от деревни Партьянос и выпекавшему училищу хлеб из отпускаемой для юнкеров муки. Такие поездки совершались регулярно, были делом обычным, и французы о них, конечно, знали, тем более что совершались они на казенных лошадях. Когда чиновник Васильев и вахмистр Монастырский, сдав греку привезенную муку, взвешивали выпеченный хлеб, к помещению подъехали два французских жандарма, которые, потребовав у чиновника Васильева пропуск и услышав от него, что такового у него нет, арестовали чиновника Васильева и вахмистра Монастырского и повели в свой штаб, несмотря на то что чиновник Васильев объяснил им по-французски, что он приехал сюда по служебным делам.

Во французском штабе арестованных встретил лейтенант Лелю, направивший их к майору Бренну, но так как последний объясняться с ними не пожелал, то лейтенант Лелю отправил чиновника Васильева и вахмистра Монастырского на гауптвахту, предварительно записав их имя, фамилию, название части и сказав, что сегодня уже поздно заниматься их делом, а это он сделает рано утром. Лошади были сданы на русскую конюшню. «Наутро, по сигналу трубы, часов в пять утра, нас подняли, – доносил титулярный советник Васильев, – и явившийся капрал приказал выходить на работу, причем принес лопату, которую вручил Монастырскому, а мне кинул кирку и сказал, чтобы я шел на работу. На это я ответил, что болен и работать не могу. Капрал озлился, кинулся было на меня, но я ему сказал по-французски, чтобы он до меня не касался и что я болен, не могу работать, прошу доктора и офицера, после чего один из капралов пошел и явился в сопровождении офицера, кажется в чине лейтенанта (маленького роста, с остриженными усиками, в пенсне), который, ничего со мной не говоря, сразу стал крикливым голосом приказывать, чтобы я взял кирку и шел на работу, но я и офицеру стал объяснять, что я болен, прошу доктора и не могу работать.

Лейтенант рассвирепел, выхватил браунинг, вставил обойму и, наставив револьвер в упор, стал считать до трех, и, видя, что я не боюсь его угроз, приказал капралу вызвать из караульного помещения двух чернокожих, и когда те явились, то скомандовал им «на-руку» и приказал им колоть меня, что негры и стали исполнять, причем никакие мои доводы к лейтенанту не помогли. Наступая на меня, негры прокололи мне брюки и заставили попятиться назад, но, видимо, этой травли лейтенанту было мало и он приказал меня толкать в спину прикладом. Один негр, усердствуя в исполнении приказания, и особенно свирепый, вырвал мне штыком из рукава большой лоскут, но, к счастью, не поранил руку. Видя бесполезность и полное мое бессилие бороться с вооруженными людьми, я принужден был взяться за кирку и, подталкиваемый неграми, пошел на работу, которая состояла в том, что нас заставили делать проволочные заграждения – гауптвахту с двумя рядами колючей проволоки. Во время работы надо мною стоял вооруженный негр, который не давал мне отдыха ни на минуту, грозя размозжить прикладом голову, и часто заносил надо мною приклад. Проработав через силу до 11 часов утра, я растер до кровавых мозолей и пузырей руки; наконец нам дали отдых до 2 часов, а затем опять погнали на работу и заставляли делать проволочные заграждения, но уже больше к насилиям не прибегали, так как и негры видели, что я работал выше сил, да и негры были, видимо, человечнее лейтенанта. По окончании работы, в шесть часов вечера, нас больше не